В Кэндлфорд!

Он, самый младший из трех Уильямов, ушел в мир иной первым. Вскоре после этого прямо за верстаком внезапно скончался Уильям-средний, а следующей зимой за ним последовал его отец. Потом столярную мастерскую снесли, чтобы освободить место для торгового салона с ваннами, изразцовыми каминами и унитазами в витрине, и тем, кто знал трех Уильямов, отныне о них напоминали лишь церковный орган и прекрасные столярные изделия в домах местных жителей.

Между «универсальным магазином» и столярной мастерской, чуть в глубине, оставив место для небольшого палисадничка, втиснулся высокий узкий коттедж с тремя подъемными окнами, расположенными одно над другим и занимавшими почти весь фасад. В нижнем окне-витрине помещалось несколько бутылочек с драже и другими леденцами, а над ними висела картонка с надписью: «Пошив дамского платья и швейные работы». Это был дом одной из двух письмонош, каждое утро доставлявших корреспонденцию в отдаленные дома, не относившиеся к участку почтальона.

В отличие от своей старой, сварливой и раздражительной коллеги, миссис Мэйси не была обычной деревенской женщиной. У нее была правильная речь, изящные, тонкие, хотя и несколько изнуренные черты лица, милые серые глаза и фигура того типа, про который в деревне говорят: «Такая-то выглядела бы нарядно, даже если бы завернулась в кухонное полотенце». И миссис Мэйси действительно ухитрялась выглядеть нарядно, хотя обычно ходила в поношенных, а то и странноватых вещах. Большую часть года, доставляя письма, она носила длинное серое суконное, так называемое ольстерское, пальто, а в качестве головного убора – черный мужской котелок, задрапированный черной кружевной вуалью со свисавшими сзади концами. Мисс Лэйн утверждала, что эта шляпка – пережиток моды десятилетней давности. Лора никогда таких не видала, но этот котелок, который миссис Мэйси надевала поверх маленького тугого узла темных волнистых волос, собранных на затылке, определенно ей шел. Вместо того чтобы праздно брести или тащиться прогулочным шагом, как принято на селе, миссис Мэйси шла твердо и быстро, словно направляясь к некой цели.

Друзей в селе у миссис Мэйси не было, не считая мисс Лэйн, скорее покровительницы, чем подруги. Она родилась и провела детство на ферме близ Кэндлфорд-Грина, где ее отец был в ту пору бейлифом; но семья уехала из этих краев, когда миссис Мэйси была еще девочкой, и о целых пятнадцати годах ее жизни местным жителям было известно только то, что она вышла замуж и жила в Лондоне. Затем, за четыре-пять лет до того, как с ней познакомилась Лора, она вернулась в деревню со своим единственным сыном, в то время семилетним мальчиком, сняла коттедж рядом с «универсальным магазином» и повесила в витрине картонку. Когда представилась возможность, мисс Лэйн добыла для нее должность письмоноши, и на жалованье четыре шиллинга в неделю, еженедельные почтовые переводы на ту же сумму от какой-то таинственной организации (шептались, что от масонов, но это были лишь слухи) и деньги, которые миссис Мэйси зарабатывала шитьем, она в те дни и в той местности могла вполне сносно существовать и растить сына.

Миссис Мэйси не была вдовой, но сама никогда не упоминала про мужа, а если ее спрашивали, отвечала, что он «за границей со своим господином», из чего окружающие заключали, что мистер Мэйси камердинер или нечто в этом роде. Кое-кто поговаривал, что у нее нет и никогда не было мужа, она его выдумала для отвода глаз, чтобы скрыть прижитого ребенка, но мисс Лэйн пресекала подобные подозрения в зародыше, решительно заявляя, что имеет веские причины утверждать, что муж у миссис Мэйси есть и все еще жив.

Лоре миссис Мэйси была по душе, и по вечерам девочка частенько ходила к ней через лужок, чтобы купить леденцов или на примерку вещи, которую та шила, перелицовывала или удлиняла для нее. Это был самый уютный дом, какой только можно себе представить. На нижнем этаже раньше была одна довольно большая комната с каменным полом, но миссис Мэйси, отгородив ширмой окно и камин, чтобы не дуло от передней, где хранились ведра для воды и кухонная утварь, устроила крошечную гостиную. Там помещались обеденный стол, диван и кресло, а также швейная машинка. Тут были и коврики на полу, и картины на стенах, и множество подушек, причем все хорошего качества – без сомнения, они происходили из гораздо более просторного дома, в котором она жила во времена замужества.

Лора устраивалась у огня и играла с Томми в настольную игру, держа на коленях белого кота Снежка, а миссис Мэйси, сидя по другую сторону очага, занималась шитьем. Разговаривала она мало, но иногда поднимала взгляд, и глаза ее приветливо улыбались. По-настоящему она улыбалась редко и почти никогда не смеялась, отчего некоторые сельчане называли ее «угрюмой».

– Угрюмое создание, – говорили они, но любой более-менее проницательный человек понял бы, что миссис Мэйси не угрюмая, а печальная.

– Ах! Как ты молода! – сказала она однажды, когда Лора разболталась. – У тебя вся жизнь впереди! – словно собственная ее жизнь закончилась, а ведь ей было немногим больше тридцати.

Томми, тихий, задумчивый парнишка, напускал на себя серьезный вид главы семейства, какой иногда бывает у единственного сына, оставшегося без отца. Он любил заводить часы, выпускать кота и запирать на ночь входную дверь. Однажды, когда мальчик принес Лоре домой блузку, перешитую для нее миссис Мэйси из старого муслинового платья, а вместе с ней счет на какую-то невероятно ничтожную по нынешним временам сумму (самое большее шиллинг, а скорее, девятипенсовик), девочка в шутку протянула ему карандаш и предложила:

– А ты не дашь мне расписку в получении денег?

– С удовольствием, – с важностью взрослого ответил Томми, – но вообще-то в этом нет необходимости. Мы же не выставим тебе счет еще раз.

Это его «мы», указывавшее на партнерство, в котором младший партнер был так юн, вызвало у Лоры улыбку, но потом ей стало грустно, когда она подумала об этих двоих, державших в этом узком доме оборону против всего мира, и об их таинственном прошлом, которое подспудно ощущалось, но оставалось непроницаемым.

Какова бы ни была подоплека тайны, окружавшей отца Томми, мальчик ничего об этом не знал, потому что дважды в присутствии Лоры спрашивал свою мать:

– Когда наш папочка вернется домой? – и миссис Мэйси, после долгой паузы, отвечала:

– О, еще не скоро. Ты ведь знаешь, он за границей, а его господин еще не готов вернуться.

В первый раз она прибавила: «Кажется, они стреляют тигров», а в следующий: «До Испании далеко».

Однажды Томми без всякой задней мысли достал и показал Лоре фотографию своего отца. С нее смотрел привлекательный, кичливого вида мужчина, позирующий в фотоателье на фоне пасторального задника. На маленьком столике рядом с ним были аккуратно положены цилиндр и перчатки. Явно не рабочий человек, но и на джентльмена не слишком похож, подумала Лора, однако это было не ее дело, и когда она заметила страдальческий взгляд миссис Мэйси, забиравшей фотографию, то порадовалась, что лишь мельком взглянула на снимок.

На одной стороне лужка, прямо напротив дома доктора на противоположном конце, стоял «приличный дом», как называли здесь жилища больше коттеджа, но меньше помещичьего особняка. В окрестностях Кэндлфорд-Грина было несколько подобных домов, где проживали в основном пожилые леди, незамужние или вдовые, но здесь обитал одинокий джентльмен. Белое строение с зеленым балконом и зелеными ставнями окружала ухоженная лужайка с подстриженными тисами. Тут всегда стояла тишина, ибо мистер Репингтон был очень стар, и в доме не было молодежи, которая носилась бы по дому, ходила в гости или на охоту. Служанки у мистера Репингтона были немолодые и необщительные, а камердинер, мистер Гримшоу, такой же седовласый и нелюдимый, как и его хозяин.

Иногда летними вечерами у ворот дома останавливалась карета с нетерпеливыми лошадьми, сверкающей сбруей, кучером и лакеем с кокардами, и из комнат через растворенные окна слышались позвякиванье чайных чашек и жеманные голоса сплетничающих дам, а каждый год в сезон клубники мистер Репингтон затевал в саду праздник, на который местная знать являлась пешком, потому что и его конюшня, и стойла трактира были до отказа забиты экипажами гостей, прибывших из более отдаленных краев. Вот и все развлечения, которые он устраивал. В силу своего возраста этот джентльмен уже давно отказался от званых ужинов как у себя дома, так и в гостях.