В Кэндлфорд!

– Будьте ангелом, миленькая мисс, черкните за меня пару слов на этом вот листке бумаги, а? – шепотом просили они, и Лора писала под их диктовку следующие письма:

«Дорогая женушка, благодарение Господу, Пресвятой Богоматери и святым, ныне я пребываю в добром здравии, работы уйма, и денег будет столько, что будущую зиму с Божьей помощью проживем лучше, чем давешнюю…»

Далее, после расспросов о «здоровьице» самой супруги, детей, престарелых отца и матери, дядюшки Дулана, кузины Бриджит и поименно каждого из соседей, как бы между прочим упоминалась истинная причина написания письма. Жена получала распоряжение либо «рассчитаться в лавке», либо продать такую-то вещь, запросив такую-то цену, либо не забыть «отложить немного в чулок», но при этом ни в чем себе не отказывать, и если желание отправителя письма будет выполнено, она может жить как королева, а он останется ее любящим мужем.

Девочка замечала, что, диктуя послания, эти мужчины не делали долгих пауз, обычных для Лориных пожилых соотечественников, за которых она тоже иногда писала письма. Ирландец сразу подбирал нужные слова и использовал яркие, эмоциональные фразы, звучавшие как поэзия. Какому англичанину его класса пришло бы в голову выражать пожелание, чтобы его жена жила как королева? Самым ласковым выражением, которое можно было найти в их письмах, было «береги себя». Да и манеры у ирландца были получше, чем у англичанина. Оказываясь в помещении, он тотчас снимал шляпу, чаще говорил «пожалуйста», точнее «пожалста», и не скупился на изъявления благодарности за любую небольшую услугу. Мужчины помоложе были не прочь полюбезничать, но это выходило у них столь очаровательно, что никого не оскорбляло.

Часто по соседству останавливались цыгане, располагаясь табором на определенных местах в придорожных ложбинах. Места эти по многу недель бывали безмолвными и пустынными, и только черные пепелища указывали на то, что здесь когда-то были костры, да на кустах развевались пестрые обрывки ткани. И вот однажды, ближе к вечеру, там появлялись люди, ставили шатры, разжигали костры, распрягали и пускали пастись лошадей; мужчины с ищейками, следовавшими за ними по пятам, осматривали живые изгороди (в поисках отнюдь не кроликов, о нет, всего лишь хорошей ясеневой палки, чтобы погонять ею своего старого пони), а женщины и дети, собравшись вокруг котлов, кричали, препирались и звали мужчин на языке, отличном от того, который использовали для деловых целей у дверей коттеджей.

– Те, давешние цыгане снова вернулись, – говорили жители Кэндлфорд-Грина, завидев голубой дым, стелющийся над верхушками деревьев. – Пора их гнать отсюда взашей, этих немытых прохвостов. Наш бедняк только взглянет на кролика, и мигом очутится в каталажке, а у цыган котлы никогда не пустуют. Болтают, будто они едят ежей! Ежей! Ха-ха! Ежей с пушистой шкуркой!

Лоре цыгане нравились, хотя иногда ей хотелось, чтобы они не вваливались со своими корзинками в контору по три-четыре человека разом. Если там уже находилась какая-нибудь местная жительница, та бочком выскальзывала за дверь, зажимая нос: распространяемый ими душок действительно был невыносим, хотя в нем чувствовался не только запах немытых тел, но и ароматы дыма и влажной земли.

Письма в их шатры и фургоны не доставлялись. Цыгане должны были сами являться за ними на почту.

– Есть письма для Марии Ли (миссис Илай Стэнли, Кристины Босуэлл)? – осведомлялись они, и если таковых не оказывалось, что случалось весьма часто, переспрашивали: – Вы точно уверены, дорогая? Просто посмотрите еще раз. Я оставила своего младшенького в оксфордской лечебнице.

Или:

– Моя дочь ожидает прибавления.

Или:

– Мой мальчик идет из Винчестера, чтобы присоединиться к нам, он уже должен быть здесь.

Все это казалось Лоре, которая прежде считала цыган изгоями, похитителями кур и детей, жуликами, выманивающими пенни из карманов таких же, как они сами, бедняков, удивительно человечным. Теперь, когда у девочки были деловые отношения с цыганами, они никогда не просили у нее милостыню и крайне редко пытались продать ей гребень или отрез кружева из своих корзинок, но как-то раз пожилая женщина, за которую Лора написала письмо, предложила ей погадать. Такой поразительной внешности Лоре, пожалуй, больше никогда не доводилось видеть: старуха была очень высокая для цыганки, с горящими черными глазами и черной шевелюрой без единого седого волоса, хотя щеки ее изрезали глубокие морщины. Кто-то отдал ей пестрый мужской халат с узором «огурцы», и она носила его в качестве верхней одежды, дополняя котелком. Звали эту женщину Синдерелла Доу, и письма ей так и адресовали, безо всякого «мисс» или «миссис».

Синдерелла предсказала девочке счастливую судьбу. А разве когда-либо бывало иначе? Никакого светлого или темного человека, никакого врага, которого следует остерегаться, и хотя Лоре и посулили любовь, но любовь необычную.

– Ты будешь любима, – сказала цыганка, – любима людьми, которых раньше не видела и не увидишь.

Изысканный способ поблагодарить человека за помощь в написании письма.

Подруги и знакомые, приходившие на почту, часто говорили Лоре:

– Как тебе, наверное, здесь скучно!

Но хотя порой девочка кротко соглашалась, дабы не показаться чудачкой, она вовсе не считала работу на почте скучной. Лора была юна и только вступала в жизнь, а потому мелочи, которых люди постарше, возможно, и не заметили бы, ее удивляли и радовали. Весь день сюда являлись интересные люди (во всяком случае, интересные Лоре), а если между этими визитами случались промежутки, всегда находилось какое-нибудь дело. Порой мисс Лэйн заставала помощницу за чтением книжки, взятой в гостиной или библиотеке механического училища. Хотя вообще она не запрещала развлекательное чтение в рабочие часы, но и не совсем его одобряла, поскольку считала, что со стороны это выглядит не по-деловому. А потому довольно ехидно осведомлялась: