В Кэндлфорд!

– Они будто проникают в самую душу.

Однажды, рассказывая Лоре о путешествии в горы, которое он совершил с разведывательной партией в каком-то скромном качестве, Бен произнес:

– Видела бы ты цветы. Я в жизни не встречал ничего подобного, ни разу! Гигантские алые пространства, плотным ковром покрывающие находящуюся под ними зелень, а еще примулы, лилии и всякие редкости, которые здесь увидишь лишь в оранжереях, и прямо из них вырастают огромные горы, сплошь покрытые снегом. Ах! Вот это было зрелище! Сегодня утром, когда оказалось, что идет дождь и моего товарища снова бьет лихорадка, он сказал мне: «Ах, Бен, хотел бы я снова вернуться в Индию, под жаркое солнышко»; а я ему ответил: «Пустые мечты, Том. Наше время безвозвратно ушло. Индию мы больше не увидим».

Странно, думала Лора, что другие знакомые ей пенсионеры, служившие в Индии, покинули эту страну без сожалений и особых воспоминаний. Если их расспрашивали об их приключениях, они говорили:

– У тамошних городов смешные названия, а еще там ужасно жарко. На обратном пути в Бискайском заливе нас всех подкосила морская болезнь.

Большинство этих людей проходили там краткосрочную службу и охотно вернулись за плуг. Казалось, они были счастливее Бена, но Лоре он нравился больше.

Однажды на почту явился мужчина по прозвищу Долговязый Боб, смотритель шлюза на канале, с небольшим пакетом, который желал послать заказным отправлением. Посылка была неряшливо завернута в грязную коричневую бумагу и туго перетянута бечевкой, хотя сургучных печатей, которые требовались по правилам, на ней не было. Когда Лора предложила Долговязому Бобу конторский сургуч, он попросил ее заново упаковать посылку, пояснив, что у него самого руки не оттуда растут, а женщины, которая могла бы выполнить за него такую кропотливую работу, при нем сейчас нет.

– Но, может быть, – добавил он, – прежде вы захотите взглянуть, что там внутри?

Боб развернул пакет и вытряхнул оттуда разноцветное вышитое панно. Это оказалось изображение Адама и Евы, стоящих по обе стороны от Древа познания; за ними виднелась роща с цветущими и плодоносящими деревьями, на переднем плане помещались ягненок, кролик и другие маленькие животные. Панно было очень тонкой работы, цвета, хотя местами поблекшие, прекрасно сочетались между собой. Волосы Адама и Евы были вышиты настоящими человеческими волосами, а мех животных – какой-то шерстью. То, что рукоделие это весьма старое, с первого взгляда определила даже неопытная Лора, скорее потому, что в обнаженных человеческих фигурах и форме деревьев чувствовалось нечто необычное, старинное, нежели по каким-либо видимым признакам изношенности или ветхости ткани.

– Вышивка очень старая, не так ли? – спросила девочка, ожидая, что Долговязый Боб объяснит, что она принадлежала его бабушке.

– Верно, она старинная, – ответил он, – и мне сказали, что в Лондоне есть какие-то ученые люди, которые хотели бы увидеть эту картинку. Говорят, она сделана вручную, притом давным-давно, еще до старой королевы Бесс.

Заметив, что Лора вся глаза и уши, Боб рассказал ей, как панно попало к нему в руки.

Оказалось, примерно за год до этого он нашел вышивку, небрежно завернутую в газетный лист, на конской тропе, идущей вдоль канала. Руководствуясь скорее принципами неукоснительной честности, чем пониманием того, что панно представляет ценность, смотритель шлюза отнес его в кэндлфордский полицейский участок, и дежурный сержант велел на время расследования оставить вышивку там. Затем ее, по-видимому, осмотрели эксперты, поскольку в дальнейшем Долговязый Боб узнал от полиции, что рукоделие старинное и дорогое и расследование относительно того, кому оно принадлежит, продолжается. Полицейские сочли, что это, должно быть, часть добычи каких-нибудь взломщиков. Однако в этой части графства вот уже несколько лет не случалось ни одной кражи со взломом, и сведений о кражах подобных предметов в более отдаленных местностях полиции добыть тоже не удалось. Владельца вышивки так и не отыскали, и по истечении установленного законом срока она была возвращена нашедшему ее вместе с адресом лондонского аукционного зала, куда смотрителю шлюза и посоветовали ее отправить. Несколько недель спустя он получил за панно крупную, по его мнению, сумму – пять фунтов.

Так закончилась история с вышитым панно. Каково было его происхождение? Как оно, завернутое в свежую газету, очутилось тем туманным ноябрьским утром на конской тропе канала? Никто этого так и не узнал. Мисс Лэйн и Лора считали, что панно каким-то образом оказалось в собственности обитателей одного из бедных коттеджей, которые, не подозревая о его ценности, берегли его, однако как редкостную диковинку. А затем, быть может, отправили с ребенком в подарок какой-нибудь родственнице или решили передать кому-то как наследство от недавно умершей бабушки. Ребенка, потерявшего «этот старый образчик бабушкиного рукоделья», всего лишь отшлепали и отругали; ведь бедным людям и в голову не придет поднимать из-за подобной пропажи, как тут выражаются, «шум-гам» или обращаться в полицию. Но то было лишь предположение; кому принадлежало панно и как оно очутилось в столь неожиданном месте, как берег канала, осталось загадкой.

Почтовое отделение закрывалось для публики в восемь часов вечера, но ежегодно в конце лета несколько субботних вечеров Лора оставалась в конторе до половины десятого. Она сидела за закрытыми дверями, читала или вязала, а заслышав на улице шаги, открывала дверь одному или нескольким диковатого вида взъерошенным бородачам с загорелыми лицами и в одежде странного покроя – не заправленных в штаны пестрых рубахах. То были ирландские батраки, приезжавшие в Англию помогать на жатве. Эти усердные трудяги работали сдельно и не могли позволить себе отлучаться с поля в светлое время дня. Им надо было отправлять часть жалованья женам и детям в Ирландию, а к тому времени, когда они завершали работу, все почтовые отделения уже закрывались, по воскресеньям же почтовые переводы не принимали, и, чтобы помочь беднягам преодолеть это затруднение, мисс Лэйн на протяжении ряда лет продавала им почтовые ордера[38] тайно, после официального закрытия почты. Теперь же она поручила продажу Лоре.

Лора привыкла к ирландским сборщикам урожая с детства. Однажды кто-то из ларк-райзских соседей попытался припугнуть ее, когда она капризничала:

– Вот отдам тебя этим ирландским проходимцам, поглядишь тогда!

И хотя этой угрозы девочка страшилась только в раннем детстве (кто же будет бояться людей, которые никому не причиняли вреда, разве что досаждали тем, что чересчур много болтали, а трудились при этом усерднее и зарабатывали куда больше местных), они оставались для нее иноземными чужаками, прибывали в ее края вместе с первыми ласточками, а затем уезжали за море, в страну под названием Ирландия, где люди мечтают о гомруле, восклицают «Begorra!»[39], бахвалятся и питаются исключительно картофелем.

Теперь она знала по именам и ирландских работников – мистера Маккарти, Тима Дулана, Джеймса-большого и Джеймса-маленького, Кевина и Патрика, и всех остальных сборщиков урожая в округе. По мере распространения информации об отзывчивой почтмейстерше из Кэндлфорд-Грина, которая разрешает отправлять переводы домой после окончания рабочей недели, на почту стало являться все больше народу из других мест. К тому времени, как Лора покинула село, эту любезную услугу приходилось оказывать уже и по воскресным утрам, а мисс Лэйн изо всех сил пыталась ожесточиться и изобрести какой-нибудь повод не предоставлять льготу, сделавшуюся серьезной дополнительной нагрузкой.

В то время, о котором идет речь, в субботние вечера подобных клиентов являлось около дюжины. Из мужчин постарше писать никто не умел, и когда Лора впервые познакомилась с ними, они отправляли своим женам в Ирландию письма, написанные за них кем-нибудь из более молодых сотоварищей. Но вскоре эти неграмотные батраки стали украдкой приходить к ней поодиночке.