В Кэндлфорд!

– Ты уверена, что больше ничего не можешь почерпнуть из свода правил для сотрудников?

И Лора опять снимала с полки большой том в кремовом картонном переплете, который уже многократно штудировала, так что многие правила знала наизусть. Но даже эта скучнейшая книга доставляла ей некоторое удовольствие. Например, на одной странице, в абзаце, составленном из сухих официальных предложений, обнаружилось слово «нежно-розовый». Оно относилось всего лишь к цвету бланка или чему-то в этом роде, но Лоре представился засушенный цветок, еще источающий слабый аромат.

И хотя такие экзотичные посетители, как цыгане и ирландские батраки, пробуждали Лорино воображение, еще больше ее занимали обычные сельские жители, потому что она была лучше знакома с ними и их историями. Например, знала девушку, влюбленную в мужа своей сестры, которая вскрывала письма от него дрожащими руками; или старую мать, вот уже три года не имевшую вестей от сына, уехавшего в Австралию, но все равно ежедневно с надеждой являвшуюся на почту; или неотесанного рабочего, который спустя десять лет после женитьбы узнал, что у его жены есть незаконнорожденная шестнадцатилетняя дочь, страдающая от чахотки, и заявил: «Немедленно поезжай и привези ее домой, чтобы ходить за нею. Твое дитя – мое дитя, и твой дом – ее дом». Знала Лора семьи, которые еженедельно клали в сберегательный банк больше денег, чем получали жалованья, и другие семьи, которых забрасывали требованиями оплатить счета; знала, какой лондонский магазин поставляет наряды миссис Щеголихе и кто отправил посылку с дохлой мышью миссис Любопытный Нос. Но эти истории она никогда не сможет поведать полностью, без околичностей, из-за заявления, подписанного ею в присутствии сэра Тимоти.

А еще были личные переживания: моменты восторга при созерцании красоты; периоды религиозных сомнений и часы религиозных исканий; горькое разочарование, когда обнаруживалось, что некоторые люди не такие, какими представлялись, и угрызения совести из-за собственных недостатков. Лору часто печалили чужие беды, а иногда и свои. Случайно увиденная разложившаяся туша животного заставила ее несколько недель размышлять о бренности человеческого тела. Девочка стала смотреть с обожанием на одного немолодого джентльмена и вообразила, что это любовь. Если этот человек и обратил на нее внимание, то, должно быть, счел ее самой внимательной и услужливой работницей почты, какую он когда-либо встречал. Лора никогда не встречала его вне конторы. Она выучилась ездить на велосипеде, стала интересоваться модой, сформировала собственный вкус к чтению и написала много плохих стихов, которые именовала «поэзией».

Однако печатное слово столь часто описывало, как реагирует на жизнь чувствительный, наделенный богатым воображением подросток, что в данной книге не предполагается давать еще одно описание. Умственное и духовное развитие Лоры может быть интересно лишь тем, что оно показывает: люди подобного типа развиваются во многом сходно, как бы ни разнилась окружающая их обстановка.

Некоторые клиенты подъезжали к дверям почты верхом. Для таких были предусмотрены монтуар[40] и железный крюк в стене, чтобы привязывать поводья. Но крюк во внешкольное время использовался редко, потому что, если на лужке играли мальчишки, полдюжины из них тотчас бросались к всаднику с криками:

– Подержать вашу лошадку, сэр?

– Позвольте мне, сэр.

– Дайте я подержу!

И если лошадь не была, что называется, норовистой, верховой выбирал мальчишку повыше и покрепче, а потом награждал его за старания однопенсовой монеткой. В конторе препоручивший свою лошадь чужим заботам клиент то и дело подбегал к двери, чтобы посмотреть, «как там этот чертенок», и в тревоге старался побыстрее покончить с делами, однако ни один всадник не подумал отказать ребятам, предложившим свои услуги, ибо таков был обычай. Мальчишки считали эту работу и вознаграждение в один пенни своим законным правом.

В большинстве своем владельцами лошадей были джентльмены-фермеры со свежими, румяными лицами и непринужденными манерами, носившие франтовские костюмы для верховой езды. Среди них встречались и охотники; они были женаты на настоящих леди, а детей отсылали в школы-пансионы; их фермерские дома были прекрасно меблированы, к столу подавали лучшие блюда и напитки, ибо в ту эпоху, казалось, на земле благоденствовали все, кроме батраков. Иногда верхом приезжал конюх окрестной охотничьей конюшни. Быстро управившись с недолгими делами, он спрашивал мисс Лэйн, проходил на кухню, и вскоре оттуда доносился звон бокалов. Для этих людей специально приберегали бутылки с бренди и виски, хранившиеся в так называемом конюховском буфете. Никто в доме к этим напиткам никогда не прикасался, но ими следовало угощать некоторых клиентов в интересах дела. Таков был обычай.

Гораздо реже, чем стук лошадиных копыт, с улицы доносилось позвякиванье прислоняемого к стене велосипеда; но велосипедисты тут уже были, и число их быстро возросло, когда старый «пенни-фартинг» сменил низкий велосипед нового типа, именуемый «безопасным». Иногда субботним днем раздавался звук сигнального рожка, сопровождаемый топотом спешивающихся людей, и в тесную контору вливался поток хохочущих и толкающихся молодых людей, явившихся, чтобы отправить шуточные телеграммы. Это были члены самых первых велоклубов, обладавшие развитым чувством собственной значимости и одевавшиеся, в соответствии со своей ролью, в форму: облегающий темно-синий костюм, состоявший из брюк гольф, украшенного красной или желтой тесьмой пиджака и маленькой темно-синей шапочки-таблетки с вышитой на ней эмблемой клуба. На плече у их предводителя болтался сигнальный рожок на цветном шнуре. Езда на велосипеде считалась настолько опасным времяпрепровождением, что члены клуба телеграфировали домой о своем благополучном прибытии в конечный пункт поездки. А возможно, посылали телеграммы для того, чтобы доказать, что действительно проделали долгий путь, ибо сообщения велосипедистов о дневном пробеге сравнивали с отчетами рыболовов о пойманном улове.

«Ехал два часа и сорок с половиной минут. Сбил всего двух кур, свинью и возницу» – вот типичный пример такой телеграммы. Сбитая якобы живность была пустой похвальбой; отправители этих посланий, скорее всего, не наносили никакого вреда живым существам; некоторые из них, возможно, даже спешивались на обочине, чтобы пропустить конный экипаж, но каждому из них нравилось представать в образе «сущего дьявола».

Это были горожане, которые выбирались в деревню, чтобы развлечься; подкрепившись в гостинице, они играли в чехарду или пинали на лужке старую жестянку. У велосипедистов был собственный жаргон. Самые обычные вещи они именовали «первостатейными», «чертовски хорошими», «никуда не годными» или попросту «прескверными». Сигареты называли «цигарками», свои велосипеды – «лошадками», «машинками» или «верными скакунами», жителей Кэндлфорд-Грина – «туземцами», а к Лоре обращались «прекрасная дама». Любимым их восклицанием было: «Что за черт!» («Что за черт, куда она прет!»)

Но им суждено было недолго сохранять свое положение дерзких первопроходцев-авантюристов. Вскоре на велосипеде уже катались все мужчины, юноши или мальчики, даже из семей, находившихся за чертой бедности. По какой-то непонятной причине мужской пол изо всех сил старался сохранить привилегию крутить педали за собой. Если мужчина видел или слышал, что женщина ездит на велосипеде, он ужасался:

– Это неженственно. Совершенно неженственно! Бог знает, куда катится мир!

А вот женщины, за исключением тех, которые были толсты, стары, угрюмы или завистливы, воздерживались от подобных суждений. Они увидели возможность, которой вскоре не преминули воспользоваться. Первой велосипедисткой в округе стала жена врача из Кэндлфорда.

– Хотелось бы мне спихнуть ее с этой штуки и отшлепать по хорошенькому маленькому задику, – заявил один старик, в бешенстве скрипя зубами.

Другой, более мягкосердечный, вздохнул и промолвил:

– У меня разобьется сердце, если я увижу свою жену на велосипеде.