В Кэндлфорд!

В то время Лора стояла, так сказать, одной ногой в первом своем мирке, а другой – во втором. За ее плечами остались деревенское детство и деревенские традиции, многие из которых до сих пор соблюдались и в Кэндлфорд-Грине. Там по-прежнему процветали заведение мисс Лэйн и несколько ему подобных; но из внешнего мира туда уже просачивались новые представления и обыкновения, еще неизвестные в Ларк-Райзе, и о них Лора узнавала через подруг, которых завела среди своих ровесниц.

С некоторыми она свела знакомство, обсуждая с ними их почтовые дела; с другими – через своих кэндлфордских родственников или потому, что они принадлежали к семьям, одобренным мисс Лэйн. Большинство из этих девочек воспитывались в обстановке, отличной от той, в которой росла она сама, и рассуждали о «бедняках» и «коттеджном люде» в тоне, раздражавшем Лору; но это были живые, занятные создания, и в целом их общество ей нравилось.

Когда она встречала одну из этих своих приятельниц на улице, ее иногда приглашали «заглянуть в вигвам и побалакать»; девочки поднимались по устланной ковром лестнице в забитую мебелью гостиную над лавкой и секретничали. Или же подружка играла для Лоры на фортепиано последнюю разученную «пьеску», а Лора слушала, или не слушала, а просто сидела и размышляла о своем.

В каждой гостиной обязательно имелись и фортепиано, и пальмы в горшках, и обитые ковровой тканью мебельные гарнитуры, и расписанные вручную скамеечки, и каминные экраны, и подушки, и накидные салфетки наимоднейших оттенков; но, за исключением подшивок журналов для семейного чтения вроде «Куивера» или «Санди эт хоум» и нескольких случайных экземпляров популярных романов, в основном полурелигиозного характера, книг там не было. Единственный читающий отец хранил верность тем произведениям Диккенса, главы которых печатались в журналах, выписывавшихся его родителями. В большинстве своем отцы семейств довольствовались чтением «Дейли телеграф», а матери по воскресеньям после обеда дремали над «Квичи» или «Огромным, огромным миром». Самые смелые и передовые из дочерей, любившие захватывающее чтение, тайком поглощали романы Уиды, пряча книжки под матрасами своих кроватей. На людях они читали «Газету для девочек».

И это в последнее десятилетие девятнадцатого века, которому следующее поколение (по всей видимости, более невинное) дало название «шальные девяностые»! Без сомнения, в некоторых окрестных особняках читали умные, острые, но – о! – такие возмутительные книги новых писателей той поры, возможно, попадавшие даже в дома священников; но ни один слух о том, какой переполох они производили во внешнем интеллектуальном мире, в обычный сельский дом так и не проник. Чуть позже суд над Оскаром Уайльдом несколько повысил осведомленность местных жителей, ибо разве не начали тут говорить, что он «один из этих новых поэтов»? И это лишь доказывает, что все они безнравственные люди. Благодарение Господу, что выразитель сего мнения всегда недолюбливал поэзию.

Трагедия Уайльда не поборола их врожденное недоверие к интеллекту, зато просветила молодое поколение в более нежелательном отношении. Выходит, в мире уже давно существовали пороки, о которых никто прежде не слышал, – пороки, на которые даже теперь лишь расплывчато намекали, но никогда не расписывали подробно. Отцы неделями запирали газеты вместе со своими бухгалтерскими книгами. Матери, когда к ним обращались за разъяснением, вздрагивали и в ужасе восклицали:

– Чтобы я больше никогда не слышала от тебя этого имени!

Мисс Лэйн, когда ее напрямую спросили, из-за чего весь сыр-бор, ответила:

– Я только знаю, что есть какой-то закон насчет мужчин, живущих вместе, но тебе не стоит забивать голову подобными вещами!

– А как же Старина Бен и Том Эшли?

Лора настаивала, и ей поведали, что этим двум ни в чем не повинным старым товарищам после наступления темноты уже разбили камнями окна. Люди считали, что после этого те уедут из села, но не тут-то было. Разве старый солдат сбежит с поля боя? Напротив, Том, который раньше большую часть времени проводил в доме, теперь гораздо чаще выходил на улицу, а Бен стал еще прямее держать спину, словно проглотил шомпол. Это те, кто бросал в окна камни, теперь при приближении Бена или Тома прятались за углом.

Но хотя до сей поры жители Кэндлфорд-Грина не только находились вне процесса развития общественной мысли, но и не подозревали о его существовании, еще до окончания последнего десятилетия века у них появилась собственная «Желтая книга»[41] – всепобеждающий еженедельник под названием «Ответы». К тому времени почти в каждом доме уже выписывали популярный лондонский журнал «Тит-битс», и почерпнутые с его зеленых страниц бесполезные сведения воспринимались весьма серьезно. Очевидно, информация о том, сколько лет жизни человек проводит в постели, сколько месяцев мужчина тратит на бритье, а женщина на прически, приносила молодым людям глубокое удовлетворение.

– Как думаете, если все сосиски, съеденные в этой стране на завтрак за одно воскресное утро, выложат в линию, на сколько миль она растянется? – экзаменовал недавно прочитавший об этом мужчина своего соседа. А в более игривом настроении вопрошал: – Что сказал велосипедист фермеру, задавив его петуха?

И ответ чаще всего попадал в точку, ведь сосед тоже выписывал «Тит-битс». Авторитетом журнала всегда можно было прикрыться, если кто-нибудь обнаруживал непривычное пристрастие или высказывал необычное мнение. Звучало язвительное:

– Можете не умничать. Мы читали про вас в «Тит-битс»!

На жаргоне той эпохи это означало истину в последней инстанции.

Большинство Лориных тогдашних приятельниц были дочерьми торговцев, жили с родителями и занимались исключительно ведением приходно-расходных книг отцов или необременительной помощью матерям по дому. Таких называли «домоседками»; другие девушки, из таких же семей, уезжали на заработки, устраивались продавщицами в крупные лондонские универсальные магазины, школьными учительницами или нянями. Так, одна обучалась сестринскому делу в лондонской больнице, другая служила счетоводом и портье в гостинице. Дочери торговцев уже не нанимались в услужение, и только одна из них, пройдя обучение швейному, а потом парикмахерскому ремеслу, поступила в горничные к какой-то леди. С прислугой из больших домов они тоже почти не общались, и не из снобизма, а потому, что вели совсем иную жизнь и имели иные интересы. Деревенское общественное устройство, при котором старшему лакею по этикету положено ухаживать за дочерью бакалейщика, а младшему – за девушкой с почты, относится к области фантастики.

Не все домоседки довольствовались посильными домашними обязанностями и скромными развлечениями вроде хорового пения, чаепитий и деревенских концертов, которых их матерям в свое время было вполне достаточно. Самые смелые уже начали поговаривать о своем праве вести такую жизнь, какую им хочется. Главным препятствием для этого, по их словам, являлись устарелые представления их родителей.

– Папаша такой старомодный. Можно подумать, он родился в допотопные времена, – рассуждали девушки. – И мамаша ненамного лучше. Заставляет нас жеманничать, быть дома после десяти и даже не смотреть на парня, пока он не предъявит ей свидетельство о своем благонравии.

Эти девицы были весьма далеки от того, чтобы считать себя хоть сколько-нибудь обязанными тем, кто их воспитал и, как думала по своей неопытности Лора, проявлял к ним такую щедрость; они как будто полагали, что родители существуют главным образом для того, чтобы удовлетворять все их сиюминутные прихоти – новый «безопасный» велосипед, котиковую шубку или поездку в Лондон. Родители, со своей стороны, внушали дочерям, что их первейшие обязанности – осмотрительное поведение, послушание и благодарность, что порождало множество стычек.