– Ох, Уильям, мне ничего больше не надо, – отозвалась она.
– Открой.
Элинор полезла в мешочек, раздвинула упаковочную бумагу и достала коробочку. Внутри оказались золотые часы
Элинор заулыбалась и погладила мужа по подбородку.
– Можем остаться здесь, – сказала она. – Отметить старым добрым способом.
– Хм-м-м, лучше не начинать то, что некогда будет закончить. Я сберегу сладкое на потом. – Он сжал ее плечо, потом пошел в душ.
Уильям начал резидентуру в больнице и не смог сегодня сходить с ней к врачу на проверку в связи с тринадцатинедельным сроком беременности. Брошюра, которую ей вручил гинеколог и велел показать мужу тоже, лежала на столе. Элинор взяла ее и перечитала в очередной раз, хотя почти уже выучила ее наизусть.
Плод внутри нее уже мог писать, а если это девочка (Элинор считала, что девочка), то ее яичники уже наполнились крошечными яйцеклетками. Элинор не представляла себе, каково это, когда тело готовится рожать еще до того, как родится само. Ее младенец весил примерно две унции, имел уникальные отпечатки пальцев и был покрыт тонкими волосками, которые назывались лануго. Элинор нашла в своем оксфордском словаре, что это такое, прежде чем перешла к самому важному предложению на странице. Это была последняя строчка в брошюре: «В тринадцать недель у матери начинается второй триместр беременности и риск выкидыша снижается».
Она подчеркнула эти слова синей чернильной ручкой и теперь, увидев их, улыбнулась. Опасность прошла. В январе 1951 года у них с Уильямом появится милый малыш. Она обхватила себя руками, думая о том, как станет матерью. Матерью ребенка Уильяма, ребенка, который навеки их свяжет и заставит Роуз Прайд забыть любые мысли о том, что ее любимый сын женился на неподходящей женщине.
В кухню вернулся Уильям; он словно сошел со страниц модного раздела журнала «Эбони». Волосы он расчесал, двухцветные туфли блестели. Даже сейчас, когда они столько времени провели вместе, Элинор иногда сложно было поверить, что Уильям принадлежит ей. Она столько месяцев любовалась его спиной, а теперь он ее муж. Глядя на то, как он идет к ней, Элинор чувствовала, что выиграла главный приз.
– Почему ты улыбаешься?
– На тебя смотрю.
В машине Уильям погладил Элинор по бедру.
– Спасибо, что поехала со мной. Я знаю, что у нас с тобой годовщина, но для мамы очень важно, чтобы мы приехали. Ты же понимаешь, правда?
Элинор кивнула и принялась крутить ручку радио, пока не нашла что‐то, что успокаивало больше, чем нижняя часть третьего иннинга, в которой «Балтимор элит джайантс» вышла на подачу против «Индианаполис клаунс» [6].
Уильям всегда предварял подобные приглашения пояснением, что это ради мамы, но Элинор знала, что он получал почти такое же удовольствие от пафосных мероприятий, как и Роуз. Он на родительских вечеринках был в своей тарелке, а Элинор нет. Она надеялась, что ее ребенок раз и навсегда поможет преодолеть этот разрыв между ними. Два года назад Элинор даже не знала, что негритянская элита существует, но теперь она стала членом одной из самых состоятельных семей в Вашингтоне. Платья на ней часто стоили больше, чем ее отец зарабатывал за неделю, и Элинор приходилось заставлять себя притворяться, что в этом нет ничего удивительного. Идя по банкетному залу, она старалась не слишком очевидно глазеть на экстравагантную роскошь.
По комнате расхаживали официанты в белых перчатках, держа серебряные подносы с шампанским, сухим вином и сочными закусками из морепродуктов, наколотыми на зубочистки. Роуз и Уильям-старший стояли между двумя супружескими парами. На Роуз, как обычно, было дизайнерское шелковое платье, крупные бриллианты и жемчуга дополняли образ.
– Уильям, дорогой, ты помнишь судью Моузли и его очаровательную жену? Их дочь Беатрис была дебютанткой на балу выпускников, на который ты ходил в одиннадцатом классе, – сказала Роуз, жестом подозвав сына.
– Рад снова повидаться, – сказал Уильям. – Познакомьтесь с моей женой Элинор.
Уильям-старший добавил: