У поворота рос репейник. Он вылез из земли давно, и вот уже сто восемнадцатый день встречал солнце. Его нижние листья обтрепались, верхние вытянулись, а те, что посередине, растопырились на полметра с каждой стороны. Верхушку объедала целая колония черной тли, но репейник все равно собирался цвести.
Мальчик ударил палкой. Сизые гроздья нераскрытых цветков дернулись, но не сломались. Ударил еще. Слетевшая вниз палка криво разорвала два лопуха. А голова с сизыми бутонами все качалась. Но мальчик ударял ее, ударял, палка свистела, а по грязным щекам катились слезы.
И цветы упали в дорожную пыль. Как будто маленькие розы в коконе паутины.
Мальчик ушел, не оборачиваясь. А репейник остался. Рваные листья сбились, взлохмаченный обломок стебля источал терпкий запах. Кто его знает, что они чувствуют, эти растения? Живут себе да живут.
На дорогу вышла кошка. Она посмотрела на репейник, втянула носом воздух, попробовала на вкус зеленую боль, травяные слезы, медленно, словно молясь неведомому богу, умылась. Вечер принес ей грусть.
2
Мальчик ел жадно, торопливо.
– Успокойся. Никто за тобой не гонится, – сказала мама.
Он посмотрел на нее так, как смотрят зверьки в зоопарке, – послушно, обреченно, но свирепо. Она вздрогнула.
– Ешь, ешь давай…
Потом он лежал, отвернувшись к стенке, тихо-тихо. А она сидела рядом. Он делал вид, что спит. Она делала вид, что верит, что он спит. Плечо торчало из-под одеяла – худое и костистое. Она склонилась и поцеловала его – легко, как бабочка коснулась.
Тут-то он едва не спалился – так захотелось ее обнять.
И она ушла. Когда где-то бесконечно, недостижимо далеко скрипнула калитка, он подтянул ноги к груди и весь затрясся в слезах.
А она шла вдоль сумрачных кустов, и сиреневая полоса неба догорала за холмом. От реки тянуло свежестью.
– Привет, – позвал голос.
– Привет.
Сиреневые облака наполнились чернилами. Деревья потемнели, зашуршали. Там, за границей парка, мерцали желтые окна, фонари озаряли дорожки, а тут было сумрачно и тепло.
Они сидели, прижавшись друг к другу, сцепившись руками как маленькие. Молчали. Оба соскучились. В этой тоске друг без друга чуялось что-то собачье, животное.
Вот ведь какая штука… вроде в жизни и удивляться нечему. Все, казалось бы, случилось. Ан нет. Но ни у того, ни у другого не было еще такого животного родства, когда человек рядом словно часть твоего тела. Как нога, глаз или почка. Ведь можно жить без одного глаза или без одной ноги? Можно. Но неудобно. А тут… вот ведь оно как – нога появилась.