– Мяу! – изо всех сил позвал хозяина Льюис, уже стоя наверху.
– Бегу! – отозвался Дэвид и последовал за ним.
Когда Дэвид переступил порог дома своего детства, чтобы найти мать, ему пришлось спускаться вглубь измерений, представлявших собой душу и разум Дороти. Первый ярус был чист и стерилен от любых воспоминаний, сохранив только общий план дома – именно так видят каждого из нас люди со стороны, заполняя пробелы своими предположениями. Второй воплощал сознание матери, где привычные вещи были изуродованы под воздействием болезни и где блуждали ее копии, каждая из которых являлась крупицей единого целого. А третий ярус был не чем иным, как вместилищем самой болезни, спрятанной глубоко-глубоко внутри за пределами того, что осознает человек. Теперь же исчезновение тоннеля не было случайностью. Сражаясь, Китобой и Литэс разрушали вовсе не дом, а сами измерения, которые противоречили своей природе. Каждый удар стирал очередную грань, соединяя то, что некогда насильно разорвали.
Когда Дэвид догнал Льюиса, позади на первом этаж раздался грохот. Джек проломил Литэсом стену, разделявшую бойлерную и коридор.
Нечеловеческий рев боли заставил сам воздух вибрировать, отчего стекла в окнах тут же разлетелись на осколки. Несмотря на потерю крови, Джек чувствовал свое превосходство и потому утратил бдительность. Стебли, поразившие дом, ломая доски, вырвались из стен и опутали Китобоя по рукам и ногам. Тогда Литэс и нанес ответный удар: он запустил свою руку в рваную рану на боку Джека и позволил новым побегам хвори начать распространяться по внутренним органам великана.
– Быстрей, времени мало, – сказал Дэвид, но кот его опередил, поскольку уже стоял на задних лапах возле закрытой двери в спальню и царапал ее когтями.
В углу спальни, обхватив голые бледные колени руками, сидела дрожащая Дороти Розен. Никогда прежде Дэвид не видел ее такой слабой.
– Мама, я здесь, – буквально за пару шагов он пересек комнату и присел рядом с Дороти.
– Мир рушится. Мне страшно, сынок. Останови это, прошу тебя, – пробормотала женщина, ухватившись за ворот куртки Дэвида.
– Нет, мама. Так и должно быть. Рушится не мир, а твоя тюрьма.
– Дэвид, пожалуйста. Останови! Я не хочу! – она отказывалась понимать.
Несмотря на ужасы, с которыми Дороти столкнулась в доме, это место стало ее привычным миром, и она не хотела его покидать, поскольку боялась неизвестности, что может оказаться значительно хуже. Ее несмелые мечты навсегда избавиться от болезни и голосов, решавших, что и как ей следует делать, растворились, едва начав превращаться в реальность.
– Поверь мне. Я хочу помочь, – обняв ее за плечи, настаивал мистер Розен. – Мы сделаем этот шаг вместе. Правда, Льюис?
– Мяу, – подтвердил кот и, втиснувшись в узкое пространство между грудью и коленями Дороти, замурчал, чтобы помочь ей почувствовать надежную опору.
За пределами спальни все так же раздавались крики и грохот. Едва не упустив победу, Китобой вырвал Литэса из своего тела и отбросил назад. Внутренние органы пылали огнем, но он сумел освободиться, и это главное.
– Твоя власть зашла слишком далеко, Джек! Ты принес довольно боли этой семье. Убирайся прочь! – кричал Литэс.
– Я принес боль? – усмехнулся Китобой, утерев рукавом загустевающую кровь с подбородка.
– Ты! Демон без души и милосердия! – воспользовавшись паузой, Литэс подпитывал себя от стеблей.
– Сейчас я покажу тебе, что такое милосердие, – Джек поднял гарпун и метнул его во врага.
Рассекая воздух, острый наконечник насквозь пробил плечо Литэса, а затем вонзился в стену. Чем слабее становилась хворь, тем более ветхим оказывался дом, и потому от удара гарпуна стена рухнула, открывая путь на волю.