существа, которое распределяло бы блаженство между другими, не может судить иначе; действительно, в практической идее оба этих момента по самому существу своему связаны
друг с другом, хотя и таким образом, что только моральная настроенность как условие
делает возможным участие в блаженстве, а не надежда на блаженство создает моральную
настроенность. В самом деле, в последнем случае настроенность не была бы моральной и, следовательно, не была бы достойна полного блаженства, которое с точки зрения разума не
допускает никаких иных ограничений, кроме тех, какие вызваны нашим собственным
безнравственным поведением.
Следовательно, только блаженство в полной соразмерности с нравственностью разумных
существ, благодаря которой они становятся достойными его, составляет высшее благо в
мире, в который мы должны непременно перенестись согласно предписаниям чистого, но
практического разума и который, конечно, есть лишь умопостигаемый мир, так как
чувственно воспринимаемый мир не обещает нам, что подобное систематическое единство
целей может быть дано исходя из природы вещей; реальность этого единства может быть
основана только на предположении о высшем первоначальном благе, так как
самостоятельный разум, наделенный вседостаточностью высшей причины, создает, сохраняет и осуществляет общий, хотя и 1 Глубоко скрытый от нас в чувственно
воспринимаемом мире, порядок вещей соответственно совершеннейшей целесообразности.
Такая этикотеология имеет особое преимущество перед спекулятивной теологией, состоящее в том, что она неизбежно ведет к понятию единой, всесовершеннейшей и
разумной первосущности, тогда как спекулятивная теология не указывает даже
объективных оснований для этого, не говоря уже о том, что она не может убедить нас в
этом. Действительно, ни в трансцендентальной, ни в естественной теологии, поскольку
разум может вести нас к ним, мы не находим ни одного значительного основания, чтобы