допускать лишь единственную сущность, которую мы могли бы ставить впереди всех
естественных причин и от которой мы могли бы с достаточным основанием сделать их
зависимыми во всех отношениях. Наоборот, если мы с точки зрения нравственного
единства как необходимого мирового закона исследуем причину, которая единственно
может дать этому закону соответствующую действенность и, стало быть, придать ему также
обязательную для нас силу, то мы должны предполагать, что существует единая высшая
воля, охватывающая собой все эти законы. Действительно, каким же образом мы нашли бы
совершенное единство целей при различной воле? Высшая воля должна быть всемогущей, чтобы ей были подчинены вся природа и ее отношение к нравственности в мире; всеведущей, чтобы познавать сокровеннейшее в образе мыслей и его моральную ценность; вездесущей, чтобы быть непосредственно близкой ко всякой потребности, необходимой
для высшего добра в мире; вечной, чтобы никогда не было недостатка в этом согласии
между природой и свободой, и т. д.
Но это систематическое единство целей в этом мире мыслящих существ, который, правда, как одна лишь природа может называться только чувственно воспринимаемым миром, а как
система свободы-умопостигаемым, т. е. моральным, миром (regnum gratiae), неизбежно
ведет также к целесообразному единству всех вещей, образующих это великое целое
согласно общим законам природы, подобно тому как систематическое единство целей
образуется согласно общим и необходимым нравственным законам и приводит в связь
практический разум со спекулятивным. Мир необходимо представлять себе как возникший
из некоторой идеи, если он должен согласоваться с тем применением разума, без которого
мы сами считали бы себя недостойными разума, а именно с его моральным применением, которое целиком основывается на идее высшего блага. Благодаря этому всякое
исследование природы тяготеет к форме системы целей и в своем высшем развитии
становится физикотеологией. А физикотеология, так как она начинала с нравственного