Гайдзин

– Я не слышу ничего, кроме отменного здоровья, – ответил он, гадая, есть ли какая-то доля правды в этой теории семи пульсов.

За годы, проведенные в Азии, он не раз был свидетелем удивительной проницательности китайских врачей и замечательных исцелений, несмотря на изобилие предрассудков и суеверной чепухи. Этот мир непонятен, но еще более непонятны в нем люди. Он снова заглянул ей в лицо. Его серые глаза смотрели на нее очень прямо и с участием. Но в глубине их плавали тени, и она их заметила.

– Тогда… тогда что же вас тревожит? – спросила она, вдруг испугавшись, что он определил ее подлинное состояние.

Он поколебался секунду-другую, потом опустил руку в карман и достал оттуда пакетик из шелковой бумаги. В пакетике лежал ее золотой крестик.

– Это ваше, я полагаю.

В страшном смятении она уставилась на крест, губы ее пересохли и не шевельнулись, хотя разум подсказал ей немедленное «нет» и безразличное пожатие плечами, которые в тот же тошнотворный миг были заменены на:

– Я… я действительно… потеряла такой, вы уверены, что это мой, где вы нашли его?

– Он висел на шее несостоявшегося грабителя.

– На шее? Как… как странно, – услышала она свой голос, видя себя как бы со стороны, словно она была не она, а кто-то другой, и голос ее был голосом другого человека, заставляя себя сохранять спокойствие, хотя ей хотелось кричать во всю силу легких, потому что она поняла, что снова оказалась в тисках, пока ее мозг лихорадочно подыскивал приемлемое объяснение. – У него на шее?

– Да, я снял его с тела. Не придал ему никакого значения в тот момент, кроме того, что этот человек оказался обращенным католиком. Потом, совершенно случайно, я увидел надпись, она едва заметна. – (Короткий нервный смешок.) – Зрение у меня поострее, чем у Хоуга. «Анжелике от мамы, тысяча восемьсот сорок четвертый».

Ее губы произнесли:

– Бедная мама, она умерла, родив моего брата, всего четыре года спустя.

Она видела, как ее пальцы берут распятие и подносят к глазам, как она, щурясь, рассматривает его в свете масляной лампы, не в состоянии отчетливо разобрать написанное, проклиная эту надпись. Потом инстинкт подтолкнул ее, и она сказала, словно бросилась головой в омут:

– Я потеряла его или думала, что потеряла, на… на Токайдо, может быть, в Канагаве, в ту ночь, когда приехала к Малкольму, помните?

– О да. Тяжелая ночь, очень тяжелая, и день тоже тяжелый. – Бебкотт поднялся нерешительно. – Я… я подумал, что следует вернуть его вам.

– Да-да, благодарю вас, я рада, что он нашелся. Так рада, но, пожалуйста, присядьте, не уходите еще, – сказала она, хотя очень хотела, чтобы он ушел. – Кто он был, этот человек, и как он мог найти его? И где?

– Этого мы никогда не узнаем, теперь уже нет. – Бебкотт посмотрел на нее. – Малкольм говорил вам, что, по нашему мнению, он был одним из тех дьяволов-убийц с Токайдо, хотя ни он, ни Филип не могли утверждать этого наверняка.

Несмотря на весь ужас, который она испытывала, корчась в этой новой ловушке, она почувствовала необоримый порыв расхохотаться в истерике и заявить: «Он не был дьяволом, только не со мной, только не в первый раз, он оставил мне жизнь в тот первый раз и перестал быть дьяволом, когда я изменила его. Он не убил меня, хотя я знаю, что он собирался это сделать, я знаю, что собирался, как раз перед тем, как я заставила его уйти… Дьявол? – нет, но и в этом случае он заслуживал смерти, он должен был умереть…

Mon Dieu, я даже все еще не знаю его имени, я была в таком смятении, что забыла спросить… должно быть, я схожу с ума, если начинаю думать о таких вещах».

– Как его звали?