Никта

— Как вы сказали, зовут Бога? — спросил кто-то. Мари не смогла определить пол спросившего. Что-то волосатое, хипповое, одетое в балахон.

— Никс. Нокс. Нуит… — он усмехнулся. — Каждый народ произносил его на свой лад, на который был горазд.

— А как же другие имена? Яхве, Адонай? — не унималось бесполое существо.

Оникс махнул рукой.

— Запомните имя нового Бога. Мое имя. Этого более чем достаточно в вашем положении. Призывайте его, и будете услышаны.

Мари удивлялась, как вдохновенно эти люди слушают Оникса. Сейчас, будучи сторонней наблюдательницей, она пробудила в себе доселе загоняемое в глубинный чулан ее души чувство, имя которому было Скепсис. Оникс восхитителен, просто прекрасен, непревзойденен, единственен и неповторим… Но все же вчера рядом с ним была только одна Мари, да изредка ошивался этот чудик Бернар, теперь — пятнадцать человек, плюс-минус, сидят, разинув рты. Откуда они все взялись? Что побудило их следовать за скульптором, показательное убийство статуей парочки грешников?

В горле Мари опять запершило. Она тихо кашлянула в кулак, но ей не полегчало. Невидимая удавка опять раскручивалась спиралью из недр ее памяти и кольцом сжималась вокруг шеи. Да когда это уже закончится?! Ей ужасно хотелось на воздух, пусть и пропитанный выхлопными газами.

«Тьма», «темный», «ночь», «Никта» — вот список наиболее часто произносимых слов, которые улавливались ушами Мари. Ей хотелось, напротив, чтобы ее муж поговорил с паствой о чем-то светлом-добром-вечном, но Оникс продолжал нагнетать мрак и ужас никтианского бытия, изредка вставляя ремарки о дивном будущем.

Оникс, как бы она ни обожествляла его, вызвал у Мари ассоциацию с полубезумным доктором из старых фильмов, вместо франкенштейновского монстра воссоздавшего гидр и горгулий. Для Мари же, видимо, была уготована роль карлика-приспешника при докторе; поскольку красавиц-жен в таких фильмах гениальные безумцы обычно не имели. Эта мысль повергла ее в раздражение.

Оникс тут же повернулся в ее сторону, и уже который раз за свою жизнь Мари убедилась, что он видит ее мысли так же ясно, как людей перед собой. Ей стало ужасно стыдно — сколько же крамольных мыслей она позволила себе за последний час! И он слышал все эти мысли, боже, боже, какой ужас…

Мари пала скульптору в ноги прямо при всех, раздирая капроновые колготки половицами.

— Воистину! — воскликнул Оникс. — Помолимся!

И паства нехотя опустилась на колени. Последним склонился и сам Оникс, к вящему удовольствию Мари. Теперь она не чувствовала себя глупо.

— Никта, рожденная и рожденный первоначальным Хаосом, родившая и родивший этот мир, услышь нас! Ты — Ночь, даруй же своим детям отблески зари, ибо мы, дети твои, заслужили радости утра, мы заслужили право нести утро всем прочим, кто еще спит в ночи. Дай же звездный свет нашей дороге…

— Ибо ночь темна и полна ужасов, — пробубнил кто-то из паствы, с самого последнего ряда. От Мари не укрылось, как Нерон накинул хвост-удавку на шею этого человека и бесшумно поднял над полом.

Мари еле подавила крик. Она уже не слушала, что говорит Оникс, все ее внимание было всецело захвачено экзекуцией. Никто более не видел этого, студентики сидели спиной к жертве. Видит ли это Оникс? Конечно же да, если он может читать мысли. Почему он не прекратит это, не помешает устроить убийство?

То, что Оникс на днях говорил об убиении неугодных целыми пачками, Мари почему-то даже не вспомнила. Вообще, каждый раз, когда Оникс говорил о казнях, Мари была уверена, что на деле он до такой меры никогда не дойдет, а ту Катрин просто хотел хорошенько напугать.

Сейчас ее больше озадачивало, почему на чердаке нет ни единого звука, кроме торжественного голоса Оникса. Этот человек, он же барахтался, сопротивлялся, должен был подняться страшный шорох — но статуя будто заперла жертву в свое личное пространство, откуда не вырывался ни единый звук.

Статуя разинула пасть, непомерно большую в сравнении с тем, какой она казалась, будучи закрытой, и поглотила голову жертвы, потрясая обмякшим в руках (в лапах?) телом, чтобы оторвать лакомый кусок от шеи. Брызнула кровь, запятнав одежду ближайших членов паствы. Никто даже не шевельнулся. Статуя жевала голову, будто бескостный кусок мяса, довольно щуря глаза. Тут Мари начала слышать — не ушами, а напрямую мозгом, она слышала утробное урчание Нерона и бодрый хруст черепушки, перемалываемой его челюстями. Запах крови ударил ей в нос — и в то же время, будто бы улавливаемый не ноздрями, этот запах полностью перекрыл душные мускус и сандал. Мари смотрела на Нерона прямым взглядом и не осознавала, что теперь воспринимает его с величайшей четкостью, различая каждую чешуинку на его коже, все еще глиняной, но мокрой от крови, и оттого похожей на обычную чешую рептилии.

Она вошла в то самое состояние медиума.