— Разумеется.
На какое-то время над нашим столиком повисло молчание, ощущавшееся очень странно посреди всеобщего хаоса. Затем беседа продолжилась, но уже не в такой враждебной тональности. Мы обсудили новые мобильники и перспективы баскетбольного клуба «Уорриорз» выиграть пять чемпионских титулов подряд. Мы расстались с объятиями и поцелуями, которые казались скорее формальными, чем искренними. Я старалась не сосредотачиваться на этом и думала о том, как здорово было снова увидеть Дженнифер. Но два дня спустя, я снова, как и в тот вечер, почувствовала себя так, словно мне дали пощечину. В журнале «Уаэрд» напечатали статью с моей фотографией. Заголовок гласил: «Новая эра евгеники в Центре по контролю за заболеваниями».
Вскоре вышла статья, в которой оспаривалась целесообразность моих исследований вируса НОЗК, которая напоминала пересказ предыдущей статьи. Но меня это не особенно волновало. Что меня действительно встревожило, так это то, что Маэль снял на видео весь наш разговор за ужином в Нью-Йорке. Я выглядела там как полная дура, которую совершенно не волнует этическая сторона моего исследования. Я никогда не умела выступать перед телекамерами и знала, что в тот вечер повела себя так, потому что была в ярости, хотя мои истинные моральные суждения отличались коренным образом. Разумеется, в скором времени мое руководство узнало об этом видео от высшего начальства и не преминуло отчитать меня. На этот раз я не могла свалить всю вину на предателей из Центра ПКЗ, но все равно чувствовала себя загнанной в ловушку и преданной.
Я едва успела обдумать все то, что прочитала в статье и увидела на видеозаписи, как сервер Центра ПКЗ, наряду с серверами других частных компаний и правительственных агентств, подвергся атаке вируса-вымогателя, проводимой под лозунгом «Этому городу нужна клизма», а ее визитной карточкой стала картинка Джокера с улыбкой до ушей. Правда, Центр почти не пострадал от атаки, так как был особым образом защищен. Однако какому-то идиоту взбрело в голову разместить несколько файлов из моего исследования на временно не защищенном сервере, который он или она должен был «тестировать». Файлы были стерты. Ничего не скажешь, отличная «защита».
После этого инцидента я не могла отделаться от мысли, что какие-то силы в ПКЗ и за его пределами пытаются саботировать мою работу. В результате я стала загружать копии моего исследования на мой частный аккаунт в Дропбоксе, прекрасно осознавая, что это запрещено правилами Центра, а также федеральным законом. Я не могла допустить, чтобы еще какая-нибудь часть моего исследования пропала или же чтобы его данные были искажены. Я пока еще не знала, что последует дальше, но чувствовала, что это лишь начало, и готовилась к худшему.
Взгляды людей на само исследование также в значительной степени отличались. Благосклонное отношение представителей правительственных организаций также было продиктовано разными факторами: от высокой оценки отдельных его аспектов до желания оказать дружескую поддержку. Я уже начала уставать от войны между кланами Монтекки и Капулетти из Центра по контролю за заболеваниями. Но существовала межведомственная директива, предлагающая определенный порядок действий, и она сыграла роль катализатора, благодаря чему различные точки зрений и взгляды стали достоянием общественности. Центр совместно с Национальным институтом здравоохранения (НИЗ) предложили развернутую программу по предотвращению распространения вируса НОЗК. Среди наиболее спорных предложений была попытка определить безопасность всех Сумеречных, включая тех, с кем мы не были знакомы, ориентируясь на особенности их питания и на то, как понимают для себя самоконтроль определенные Сумеречные.
Первый вариант программы не был принят, однако различным новостным организациям удалось раздобыть его текст, а в нем одна из частей была посвящена рассмотрению эффективности такой меры, как регистрация всех носителей вируса НОЗК, информация о которых должна содержаться в государственном реестре. Кроме того, в черновике обсуждались нормы поведения для Сумеречных, при нарушении которых носитель вируса может быть помещен во временный карантин вследствие состояния его или ее здоровья. Разумеется, согласно текущему уставу.
Сотрудники Центра ПКЗ и НИЗ также по-разному относились к данной проблеме. Я просто хотела найти вакцину, так как считала, что вирус угрожает национальной безопасности. Остальные же не видели того, с чем столкнулась я в первые месяцы распространения вируса на юго-западе страны.
Тем не менее, директива и конспект программы вызвали гораздо больше шума и противоречивых отзывов, чем ожидал наш директор. Многие юристы сочли, что эти документы противоречили текущему законодательству. Даже ученые и политики, которые относились скептически ко всему, что было связано с Сумеречными, пришли к выводу, что данная программа нарушала гражданские права, закрепленные в Конституции и распространяющиеся на всех граждан.
В результате, в течение нескольких дней на телевидении выходили ночные выпуски новостей — согласитесь, каждый рад вылить весь свой негатив на правительство, как только появится такая возможность — в которых показывали президента и членов администрации, отрицающих свое участие в разработке программы, а также в том, что им было известно о работе над ней. Таким образом, они, по сути, отрицали все его аспекты. Секретарь Министерства здравоохранения и социального обеспечения, в ведомстве которого мы находились, жестко отчитал руководителей Центра, и драма постепенно стала сходить на нет после того, как были выданы инструкции приостановить все связанные с Сумеречными исследования.
Разумеется, главным составителем директивы и программы называли меня, хотя я не имела ни малейшего отношения к их содержанию. Я стала удобной мишенью благодаря дурной славе, которую приобрела в СМИ. Когда в обществе поднялся шум, я пыталась объяснить людям, что я — просто ученый, а не администратор и не политик. Но, похоже, никто не хотел выслушать и осмыслить точку зрения, которая отличалась бы от его собственной. Думаю, этот процесс оказался заразительным, так как все предпочитали слушать только то, что им хотелось услышать.
Но этот документ сделал нечто такое, чего нельзя было достичь моими исследованиями: он показал, какая борьба происходила внутри Центра. Больше уже не нужно было скрывать ее за добродушными улыбками и тихими перешептываниями, за распределением бюджетных средств и личными запросами. В этот момент стало ясно, кто поддерживал мое исследование, а кто активно выступал против него.
Не особенно верю в совпадения, но неожиданно в штабе Центра на нашем этаже решено было провести ремонт. Обычно, учитывая особенности наших исследований, мы получаем подобные уведомления за несколько месяцев. Но в этот раз Центр распорядился, чтобы за один день все мои вещи были собраны и вынесены в подвал.
Я приняла это без особых сожалений — черт возьми, через пару дней мне это даже понравилось. Там я чувствовала себя в безопасности. Намного меньше посетителей. По правде говоря, людей я видела только во время работы в лаборатории. Это была моя персональная пещера. Я врубала на полную катушку мои любимые альбомы: «Revolver», «Pet Sounds», «. And Out Come the Wolves», «Milo Goes to College», «Walk Among Us». И никто не начинал стучать в стенку или жаловаться. У меня был свой личный танцпол, и никто ничего не мог мне сказать. Я снова превратилась в ту угрюмую, обожающую рок девчонку, которой была в медицинской школе.
Мне всего тридцать, и я давно уже перестала мириться с тем дерьмом, которое пытаются вывалить на меня другие люди.
Посреди всех этих перемен, являющихся наглядным подтверждением известной поговорки о том, что беда никогда не приходит одна, в моем исследовании, тем не менее, произошел прорыв.
Мне ограничили доступ к самым высокоточным электронным микроскопам. Теперь я могла ими пользоваться только для изучения радиации, которую излучала кровь зараженных вирусом НОЗК. Я сидела в подвале, мне значительно урезали финансирование, я была вынуждена использовать более примитивную технику — модифицированные оптические микроскопы.
Но именно за их старомодными линзами я разглядела скрытый в одном из образцов неопознанный прион. Судя по всему, он находился в стадии формирования, и мне стало интересно, как долго продлится инкубационный период, и к чему это приведет. Могут ли его основные характеристики измениться и превратить его в нечто более сильное. Как именно будут проявляться эти изменения. Это был необычный сегмент РНК, состоящий из четырех отрицательно-полярных однонитиевых фрагментов. Когда я смотрела в микроскоп, он то появлялся, то исчезал. Создавалось впечатление, что происходил рефолдинг белка, но вместо того, чтобы расщепиться, он еще больше укреплялся. Большинство прионов не содержали РНК, но этот прион, похоже, мог складываться и скрываться внутри зараженного тела. Я сделала большой шаг в попытке понять процесс возрождения и другие процессы, меняющие человеческое тело.
Проблема заключалась в том, что я использовала почти все имеющиеся у меня образцы. Мне нужны были новые образцы крови людей, зараженных вирусом НОЗК, даже самые микроскопические, чтобы заменить те, которые были испорчены.
Не стоит говорит о том, что это приводило меня в глубочайшее уныние. Я очень надеялась, что мне не придется проводить исследования на основе компьютерных имитационных моделей. Это примерно то же самое, как если бы кто-то стал рассказывать тебе о том, что находится в твоем подсознании и указывать тебе, в каком направлении размышлять. Когда тем вечером я вернулась домой, мое отчаяние достигло апогея. Гектор видел, что я сильно расстроена. За ужином я жадными глотками пила вино и очень много говорила.
ebooksa