Проект «Джейн Остен»

— Что?

— Спой еще что-нибудь?

Убедившись, что я прошу его всерьез, он запел, кажется, на итальянском, песню, которой я раньше не слышала, и мой взгляд скользнул вверх, к звездам, и все мои тревоги утихли хотя бы на этот недолгий отрезок времени.

Мы всего лишь сосуды. Искусство вечно.

Подойдя к дому, мы остановились, и он умолк. Мы ненадолго застыли у ворот, будто чего-то ждали. У меня возникло острое желание притянуть его к себе и поцеловать. Вместо этого я сказала:

— Давай еще немного погуляем. Так хорошо.

Не ответив, Лиам повернулся, и мы продолжили свой путь дальше. За поворотом к Большому дому аллея уводила в поля, разделенные живой изгородью; я имела обыкновение прогуливаться здесь зимой, но в последнее время постоянно была занята делами по хозяйству.

— Почему ты не сказал, что умеешь петь? — спросила я, в очередной раз осознав, что это совсем не тот вопрос, который мне хотелось задать. Тогда какой же? Неуловимый, он порхал у кромки моих взбаламученных мыслей. — Господи, да ты даже под нос себе ничего не мурлычешь. А у тебя такой красивый голос! Как же я завидую тем, кто умеет петь.

— Возможно, поэтому и не пою. Не хочу, чтобы тебя изъела зависть, — объяснил он.

— Настоящий джентльмен.

— О чем вы говорили там, наверху?

— О многом.

— Об «Уотсонах»?

— Я почти завела о них речь, но тут она меня выставила. — Я вкратце обрисовала ему содержание нашей беседы и добавила: — Тебе бы явно удалось ее разговорить.

— Вот уж не знаю.

Некоторое время мы шли в молчании, прислушиваясь к редким шорохам и шелесту, к звукам, производимым самой ночью. Я почти не разбирала дороги, но чувствовала себя уверенно; казалось, будто зрением обладали не только мои глаза, но все мое тело. У меня возникло чувство, неотвязное, но и не навязчивое, осязания тьмы вокруг: я ощущала касание воздуха к коже, земли — к своим полусапожкам. Только я решила поделиться этим странным ощущением с Лиамом, как он заговорил:

— Я хотел попросить прощения за кое-что. Меня мучает совесть.

— За что?

Мы все шли и шли, и он наконец пробормотал:

— За ту ночь в «Ангеле».