Ефимчик ушел домой пить. Александра разобрала прясло, с ребятишками откидала в ограде снег и провела быка с возом. Сено она сложит покамест у денника, а на стайку скидает после. И вешней водой его не замочит, и не будет соблазна для чужой шатучей скотины.
Пришел Бояркин, отвел быка на выстойку и тут же вернулся, качнувшись на левую ногу, заговорил о сене:
— Это зачем такое добро крошить! Давай уж сразу наверх смечем.
— Пожалуй, что так… — снимая рукавицы, согласилась Александра. В ней шевельнулось чувство благодарности к Ефимчику за его хозяйскую заботу, за твердую мужскую распорядительность.
Сено — зеленое, шумяшее, еще хранившее свой летний аромат, быстро поднималось на стайке. Хорошо, широкими пластами клал его Бояркин.
С детства любила Александра крестьянскую работу и когда-то, после смерти матери, долго жалела, что отец переехал на завод, в рабочий поселок. Все, все в деревне с живым связывалось. Коровы на ферме — живые они, а когда хлеб в полях поднимается — бесконечно говори с ним и есть о чем. Ну а в лугах и вовсе как-то весело, празднично: травы, цветы — всегда они отзывчивы, как и голубое небо. Да, все в деревне таит свою особую жизнь, и смысл этой жизни всегда крепит человека, всегда он добр и надежен…
Сенная труха сыпалась на лицо, на фуфайку, пятнала тускнеющую белизну снега. Зеленые космы больших навильников взлетали над низкой стайкой, и теплело на сердце у Александры: легко, азартно кидалось рядом с мужиком. Она любила работать бок о бок с сильным человеком, рядом с ним поднималось в ней гордое желание не уронить себя как женщину. Потаенно всегда торжествовала в таких вот случаях: ворочаю, и чем хуже?!
Смеркалось.
В свете желтоватых поселковых огней приглушенно мерцала мелкими блестками синь вечерних снегов, на зеленоватом небе проклюнулись и ярко загорели низкие оперенные звезды. В безветрии высоко, столбами стояли над бараками легкие сизые дымы.
Вершил легкими граблями Сережа, делал он это неумело, суетно, связывал старших, и они, опершись на черенки вил, переговаривались.
— У тебя там еще воза два осталось. Однако соберусь и выдерну завтра…
— Конешно, вывези! Заодно уж мне платить. Всю зиму маята с этим сеном.
— А я тоже… Пообещал тогда, и вот на посуле-то, как на долговом стуле…
Совсем забылась Александра. Опахнуло ее сено своим летним дурманом, а потом Ефимчик работал споро и говорил заботно… Открылась она, а как метать перестали, едва не упрашивала:
— Заходи, чай поставлю.
Сказать правду, Бояркин не ожидал этого приглашения, помнил, как в феврале встретил у себя соседку, как грубо отказал ей. Скрывая радость, с ленцой в голосе согласился:
— После разве… Бычишка, перво, напою.
Сахар, хотя его и не всегда регулярно по карточкам выдавали — сахар у нее комковой. И заварка есть — выставит она чай. А еще-то что?
В бараке Сережа с Бориской сидели на своем обычном в этот час месте — у раскрытой дверцы топившейся плиты, и старший читал младшему.
— Серьга, зажги лампу! Бориска, лезь за картошкой. Ну, какой тебе бука в подполье… Да я ж ево прогнала давно. Ага, веничком, веничком по худым коленечкам. А так и постегала, хошь покажу? Ну то-то… Лезь!
ebooksa