«На чем жарить картошку? — испугалась Александра. — На воде-водице… Не привышен к сухой картошке сосед. А ежели выпросить у соседки сала?»
Верка читала книжку. Широко раскрылатилась над низким столом, светлые волосы в роспуск — сидела маленькая, приглядная.
Александра всегда втайне завидовала Спириной: девчонка на руках хворая, корову держит, тоже и убор по дому, а вот находит же время на эти книжки! Видно, уж страсть такая необоримая в человеке…
— Едрена шиш! Шурья, а ты Ефимчика костерила по всем швам… Вот он, Бояркин, каков! И правда, ково только не выручал. Ну, а что цену дерет: потереби-ка сенцо из стога слежалова, померзни-ка день на улке. Бык-от шагает, не торопится… Бери сало, удоволь мужика. Верно, такой уж дедов порядок, что сам хозяин не съешь, а работника накорми. У меня отец — это до колхозов. Бывало, наймет хлебушко молотить — всех три раза в день до отвала накормит. Сам потчует и приговаривает: «Чтоб все наелись, чтоб и завтра руки-ноги вертелись!» А я ведь, Шурья, к тебе соберусь — Ефимчик мне во как надо!
— Чево он тебе?
— А у нево сестра-то столовска крыса…
— Ну и чо?
— Узнаешь чо.
… Так вкусно зашкворчало, заговорило на большой чугунной сковородке сало, такой он горячий, жирный дух потянулся по бараку, что не выдержали Сережка с Бориской и, кажется, намертво прилипли к большой обтертой плите. Стояли, тянули свои худенькие шеи к сковородке ребятишки, сглатывали тягучую голодную слюну, и молча кричали их лица о желании есть, рвать зубами это недоступное им сало, чтобы ощутить его дурманящий вкус и ту желанную, ту редкую теперь сытость.
Александра сама, глотая нарастающую течь слюны, положила сыновьям по ложке-полторы поджаренного картофеля, строго досмотрела, чтобы и тому и другому попало ровно по две глызки темного, источенного жаром, сала.
— Брысь по углам!
Давнее недоедание уже приучило ребятишек прятаться с такой вот случайной, не застольной, едой. Они разошлись бы и сами, без материнских слов. Сережка устроился за кроватью на ящике, а Бориска скользнул в передний угол, под божницу.
— Ему так с опупком наложила…
— А я тебе, большак, добавить могу… — тихо пригрозила от плиты Александра, ворочая ножом картошку. Это тоже был признак военного времени: постращать сыновей, чтобы осадить их постоянный и неутолимый аппетит. Всякая жалость со стороны матери — она только увеличила бы ребячьи жалобы на голодуху.
Едва разделся Ефимчик и, прихрамывая, прошел к столу, как в барак влетела восторженная Верка.
— А я к тебе хозяйкой, Шурья!
И Спирина вскинула над головой зеленоватую бутылку с бумажной затычкой.
— Раз уж с бутылкой — хозяйка! — раскинул над столом длинные руки Бояркин. Он повеселел, задергал плечами.
— Угощай, коли так… — поджала губы Александра и испуганно покосилась на Сережку: тот старательно вылизывал блюдце.
Верка перехватила взгляд Лучининой, поняла его. Ишь ты… Уже и оглядывается на старшего. А то что ж! Поди-ка, мал-мала маракует парнишечка… Да, пришло время, уже и перед сыном совесть матери держит ответ. Серьга-то как бы доглядом от отца…
ebooksa