Контрудар

— А слободу Алексеевскую забыл, Семен? — ухмыльнулся Алексей. — Кто кричал: «Давайте сюда этого золотопогонника!»?

— Эх, — Слива шмыгнул носом и опустил глаза. — Тоже скажешь, товарищ Булат. Давно известно — курица не птица, а прапорщик не офицер…

Солнце щедро обогревало развороченные плугами поля. С моря и то потянуло теплом. Густым нежно-зеленым покровом оделись деревья. Во всей своей красе развертывалась приморская весна.

Прошла еще богатая событиями неделя. Алексей, получив направление в Александровск, горячо объяснялся с Медуном.

— Знаешь, товарищ, путь наименьшего сопротивления часто превращается в путь наибольших неприятностей, — резал начистоту Булат.

— Как так? — пыжился Медун. — Не понимаю. Что-то ты очень крепко закрутил.

— Очень просто. Партия так не пропустит этого случая. Чтобы из-за чьих-то капризов опорочили комиссара. Выдумали историю с самочинством. Думаешь, я не знаю, откуда это идет?

Алексей ушел. Медун несколько минут стоял посреди штаба. Затем, хлопнув по голенищу хлыстом, свистнул. Подумал: «Чепуха. В армии больше нечего делать, как заниматься жалобами какого-то красноармейца Булата. Их там толчется миллион. Посмотрим, кто из нас будет патбол — я или Булат. На всякий случай не помешает, если Грета Ивановна черкнет несколько слов этому самому Истомину…»

46

Пассажирские составы на север шли только от станции Новоалексеевка. К ней из сытых таврических сел день и ночь тянулись вереницы мешочников.

На юг, к станции Сальково, ползли тяжелые бронепоезда, обстреливавшие сооруженные французскими инженерами вдоль Сиваша и Чонгара бетонированные блиндажи и капониры.

Привыкший к седлу Алексей чувствовал себя странно, попав после длительного перерыва на жесткие нары переполненной до отказа теплушки.

Словоохотливые ординарцы, каптеры, завхозы рассказывали о небывалых по своему героизму атаках, ночных налетах, кавалерийских наскоках, в которых они, конечно, играли не последнюю роль. Мешочники слушали все эти басни с разинутыми ртами, сочувственно охали, качали головами. Трясясь над своей драгоценной кладью, обладатели тугих мешков бледнели, таращили испуганные глаза, когда их о чем-нибудь спрашивали.

И до чего разнообразным был состав этого живого потока, хлынувшего с севера в сытую, благодатную Таврию. Мужчины, женщины, старики и подростки, рабочие и учителя, претерпевая неслыханные лишения, везли из Харькова, Москвы, Екатеринослава и Тулы свои праздничные костюмы, куски ситца, нитки, мыло, спички, самодельные зажигалки и предлагали все это добро зажиточным тавричанам в обмен на мешочек пшеничной муки и полоску розового, толщиной в ладонь, сала.

И опытный глаз заградиловцев, этого надежного барьера, сдерживавшего поток непланового продовольствия, безошибочно узнавал тех, кто вез харчи для своего питания, от тех, кто переправлял их в города для наживы.

Немытых, грязных, заросших пассажиров изводили и тихая езда и длительное ожидание на станциях. Останавливались не только на всех разъездах и полустанках, но и в пути. По требованию машиниста население теплушек оставляло взятые с боя места и шло на добычу топлива. Отправлялись в ненасытную топку паровоза чудом уцелевшие на полустанках тополя, заборы, запасные шпалы, щиты, оберегавшие линию от снежных заносов.

На железнодорожном пути Мелитополь — Сальково то и дело попадались взорванные белыми при отступлении и наспех восстановленные мосты. Состав продвигался по ним медленно, с опаской.

Очень долго держали поезд в Мелитополе. Туда прибывали с севера все новые и новые эшелоны. Республика, готовя решительный удар Врангелю, сменившему Деникина, направляла к Перекопу, Сивашу и Чонгару лучшие свои дивизии с Украины и Сибири. Бледные, исхудалые красноармейцы, как и все население страны, испытавшие на себе продовольственные трудности, не дожидаясь полной остановки состава, сыпались из него, как шрапнель, и налетали на обжорные ряды. Не торгуясь, получали из рук торговок жареную требуху и белый, как вата, подовый хлеб.

В толкучке, захлестнувшей рундуки с продовольствием, Алексей издали заметил женщину, васильковый шарф которой, повязанный на голове чалмой, показался ему очень знакомым. Приблизившись к толкучке, Булат зашел сбоку и, увидев знакомый профиль Парусовой, обомлел.

Грета Ивановна, встряхивая перед бабой новенькие защитные брюки, торговала у нее жареного гуся. Алексей решил, что комбригша, информированная Медуном о поездке опального комиссара в штаб армии, тоже поспешила в Александровск. Ночью, во время беспорядочной посадки на станции Новоалексеевка, он мог не заметить комбригши, усевшейся в одной из теплушек поезда…