Своей книгой я хотела бы раскрыть противоречивые немецкие нарративы и прояснить то, что в них скрыто. Лишь рассмотрев немецкую историю во всей ее сложности, можно понять, в какие бездны толкали немецкую нацию злосчастные нарративы. В выступлении 8 мая 2020 года Штайнмайер указал также на предпосылки, позволившие Германии предстать перед Европой как миролюбивая и открытая миру демократическая нация. Для этого должно было произойти не только воссоединение Германии, следовало преодолеть предубеждения против всего национального. При этом он признал, что «многие немцы моего поколения лишь мало-помалу смогли примириться со своей страной».
Многие немцы еще не примирились с этой страной, другие уже расшатывают примирение, демонстрируя символику гордости, силы и восхваляя войну. Об этом свидетельствуют комментарии в интернете к выступлению Штайнмайера, диапазон которых колеблется от непонимания и неприятия до открытой злобы и враждебности. Их тон поразительно груб, а это говорит о том, что его призыв к примирению нации не исполнится сам собой. Это еще одна причина, почему я написала эту книгу и приглашаю к рефлексии, к самостоятельным размышлениям всех, кто еще не выстроил своих отношений с Германией, единым отечеством, но чувствует свою сопричастность с ней и ответственность за нее.
1. Тезис: преодоление нации и ее переизобретение
Миф о Европе и упразднение нации (Ульрике Геро, Роберт Менассе)
Европа – результат длительного и интенсивного взаимодействия идей и людей из разных городов, регионов и наций. Европейская история взаимоотношений, столь же созидательная, как и разрушительная, ярко описана в трехтомном учебнике «Европа – наша история» (2019)[252], в создании которого участвовало более ста ученых всего мира[253]. Одна из 133 глав книги посвящена юной Европе, похищенной и соблазненной Зевсом. Пересказала этот миф, обогатив его актуальными ассоциациями, политолог Ульрике Геро. Когда финикийская принцесса в счастливом ожидании своей свадьбы собирала цветы для свадебного букета, верховный олимпиец одурманил ее ароматом шафрана, благороднейшего из всех пряностей. Этих чар оказалось достаточно для того, чтобы Европа села на спину быка, в облике которого ей явился эротоман Зевс. Живописная история Европы и быка – неисчерпаемый кладезь символических толкований, которые развивает Ульрике Геро. Дело не только в контрасте между локальной оседлостью и динамичным движением. Европа и бык символизируют куда более общий «принцип напряженной близости, которая всегда преодолевает новым и противоречивым образом любые мыслимые демаркации и претерпевает постоянные трансформации. ‹…› Европейские границы непрерывно изменялись, словно тяга к изменению границ – сущностный признак Европы». В этом мифе проявляется еще одна напряженная взаимосвязь – между обольщением и похищением. Геро улавливает здесь прямую перекличку с движением
Существует еще одна живописная история Европы, которую также интерпретирует Геро в своем тексте. На средневековых географических картах принцесса предстает «женщиной в пышном, расширяющемся книзу платье, на котором все монархии и народы того времени – Германия, Франция, Болгария, Шотландия, Греция – занимают свое исконное и органичное место». Это «царственное, величественное изображение Европы» напоминает Ульрике Геро райский сад «с его плодородием и безопасностью». Этой матриархальной идиллии Геро противопоставляет патриархальную угрозу Европе в лице национальных государств. Такой угрозой заканчивается ее флирт с быком и становится жестоким изнасилованием Европы национальным государством, которое Томас Гоббс представляет чудовищем, точнее библейским самцом Левиафаном. Вывод Ульрике Геро из этой живописной истории однозначен: «Европа страдает, когда в истории превалирует мужское начало, связанное с такими топосами, как национальное государство, война, власть, армия». Тогда остается лишь одно средство: она должна кастрировать быка, ибо «Европа есть постнациональный матриархат!»[256].
Подобный консенсус меня давно не устраивает. Меня тревожит то, что благонамеренные интеллектуалы, слепые к реальности и упорствующие в своем критическом настрое, недооценивают растущую политическую угрозу, которая обусловлена игнорированием национальной проблемы. Переизобретение нации – важнейшая задача, заслуживающая нашего общего внимания. Нельзя автоматически отождествлять нацию с национализмом, ибо тем самым нация отдается на откуп националистам, а мы сами становимся исполнителями «самореализующегося пророчества». Наоборот, мы должны внимательно всмотреться в понятие нации, чтобы наполнить его новым содержанием и таким образом отвоевать его. Чтобы активно защищать нацию перед лицом политической угрозы, мы должны научиться видеть в ней положительные ценности и смыслы.
Именно это произошло недавно в США. Известный гарвардский историк и журналист Джилл Лепор опубликовала свой «Манифест о лучшей нации»[259]. Ее идеи настолько созвучны с моей книгой, что мне хочется привести здесь аннотацию из немецкого издания: «В эпоху глобализации и космополитических элит понятие нации как будто устарело, а его содержание исторически изжило себя на пути к глобальному сообществу, стало паролем реакции. Однако в мире, который по-прежнему состоит из национальных государств, нация остается самым надежным гарантом права и законности, самым действенным инструментом для борьбы против власти предрассудков, нетерпимости и несправедливости. Тот, кто хочет защитить либерализм от волн авторитаризма нашего времени, должен заново осмыслить нацию».
Ульрике Геро не из тех, кто хочет упразднить нацию, просто игнорируя ее. Слово «постнациональный» звучит для нее как боевой клич. Оно связано с видением глобального, космополитического гражданского общества. Ульрике Геро, активная строительница новой Европы, хочет воодушевить и мобилизовать молодежь как авангард. Постнациональный, интернациональный, транснациональный – засилье подобных определений свидетельствует о сильной тяге к будущему, в котором нация больше не будет играть никакой роли. Более того, Геро приводит четкие аргументы в пользу полного упразднения национальных государств и их замены «Европейской республикой» регионов. Ликвидировав национальные границы, Европа должна стать территорией «единого сообщества граждан», в котором все люди обладают равными правами и возможностями прямого политического участия.
Геро критикует Европейский союз слева. Она хочет больше демократии, считая существующий ЕС недостаточно демократичным; однако, пороча ЕС, она смыкается с критиками справа. В утверждении «Мы создали монстра» обе стороны сходятся. Параллель поучительная. Для обеих политических крайностей Европейский союз – бельмо на глазу. Если левые подвергают ЕС критике за то, что он по-прежнему состоит из национальных государств, то правые недовольны тем, что ЕС ограничивает власть национальных государств. Обе стороны требуют, чтобы Евросоюз в его нынешней форме исчез. При всей точности и убедительности, с какой Ульрике Геро описывает демократические структуры новой Европейской республики, остается неясным, каким образом она намерена избавиться от злосчастных национальных государств. Но эта тема не интересует ее, поскольку она уверена, что нации рано или поздно исчезнут сами по себе, ибо их исторический срок истек – просто они еще этого не заметили.
Почему именно исторический срок национальных государств истек, берется объяснить австрийский писатель Роберт Менассе. Как и Геро, он тоже противник ЕС наций и хотел бы заменить его Европейской республикой регионов. Для этого Менассе привносит в дискуссию исторический довод. Апеллируя к поколению учредителей Европейского экономического сообщества, он уверяет, что политический проект этих мудрых людей имел целью преодолеть национализм и ликвидировать национальные государства. Якобы именно в этом состоял и урок Освенцима; такую мысль Менассе вычитал из текстов первого председателя ЕЭС Вальтера Хальштейна, которые он тщательно изучил[260].
Менассе выдвинул и другие доводы в пользу предсказанного отмирания наций. «У идеи нации было историческое начало, и как все, что имеет в истории начало, она будет иметь и свой конец»[261]. По словам Менассе, старшее поколение вряд ли может себе такое вообразить, но молодежь это понимает и сможет убедиться в этом воочию. Его ожидания опираются на философские идеи левого интернационализма. Пролетарии всех стран соединяются; они преодолели нацию и гордятся тем, что стали «безродными субъектами»[262]. Этот интернационализм, по мнению Менассе, был одной из основополагающих идей создания ЕС. Сегодня, спустя полвека, в новую эпоху глобализации Европейский союз имеет заметное преимущество перед всеми остальными нациями, ибо глобализация есть не что иное, как «разрушение всех национальных границ». Поэтому ЕС не следует воспринимать этот процесс пассивно, но, опираясь на свой исторический опыт преодоления национальных границ и обладая профессиональным знанием, он должен конструктивными политическими методами управлять процессом глобализации.
Как и Менассе, я тоже убежденная сторонница проекта «Европа» и во многом согласна с ним. Я также придерживаюсь того мнения, что европейский проект стал реакцией на Освенцим и преодолением национал-социализма. Создание федеративного экономического сообщества с общим рынком было эффективным средством для решения этой задачи. Оно способствовало слиянию экономик и тем самым углубило интернациональное европейское сообщество. Верно и то, что именно Вальтер Хальштейн поддерживал этот проект и ратовал за ускоренное экономическое сотрудничество между странами – членами ЕС и отказ от национального суверенитета. Кроме того, я разделяю мнение Роберта Менассе о том, что Европа как транснациональное сообщество представляет собой уникальный исторический эксперимент. Он необходим сегодня даже больше, чем прежде, и может служить примером для других межгосударственных союзов в то времена, когда государству все опаснее действовать в одиночку, и все крупные проблемы – регулирование финансовых потоков, изменение климата, перемещение беженцев и внедрение цифровых технологий, а также возрастающая угроза тотального контроля и выхолащивания гражданских прав – могут решаться только на транснациональном уровне.
Однако я расхожусь с Менассе во взглядах на будущее европейского проекта. Да, после двух мировых войн мудрые люди из Брюсселя хотели переосмыслить концепт нации, но они вовсе не собирались упразднять национальное государство. Они не были сторонниками коммунизма – его версию им наглядно продемонстрировала холодная война; они выступали за модернизацию общества, видя ключ к ней не в политической идеологии, а в единой экономике. В отличие от нынешних интеллектуалов, они понимали различие между нацией и национализмом. К своей отчизне они не применяли тезис о том, что национальная идентичность – «ущербная идеология, которая регулярно приводила к войне и преступлениям против человечности» и будет приводить впредь[263]. Меня не убеждают аргументы, игнорирующие различия и навязывающие ложные полемические альтернативы вроде «агрессивный национализм versus единое транснациональное государство». Отцы-основатели Европейского союза ни в коем случае не хотели ликвидировать национальное государство и не считали, что оно «просто отомрет». Их цель была иной, а именно – перестройка национального государства. Лишь тому, кто отождествляет нацию с национализмом, она кажется настолько плохой, что ее непременно следует уничтожить. Однако существуют разные варианты национальных государств. С одной стороны, есть этнически однородные нации, которые подавляют духовное, культурное разнообразие, преследуют национальные меньшинства и уничтожают целые этнические группы. С другой стороны, есть национальные конституционные государства, гарантирующие свободу слова, защищающие многообразие и права человека. Первые называются диктатурами, вторые – либеральными демократиями. Те и другие суть нации, но их нельзя стричь под одну гребенку.
Отождествление нации и национализма опасно еще по одной причине: мы видим сегодня, как авторитарные тенденции, возобладавшие в нации, взрывают ЕС изнутри. Все больше стран, в которых героический образ нации декретируется политическими и педагогическими средствами сверху и все меньше определяется свободными гражданами. Государство монополизирует медийное публичное пространство; любой, кто нарушает предписываемую коллективную идентичность, дискредитируется, подвергается цензуре и преследованию за непатриотизм. Поэтому важно не осуждать огульно нацию и уж тем более не упразднять ее, а воздавать должное уникальному историческому проекту ЕС, который обуздал нации, объединив их в демократическую коалицию государств. Но демократии – это не неприступный бастион против авторитарных движений. Для укрепления демократических наций необходимы особые рамочные условия и защитные механизмы. Именно в этом состоит замысел и насущная задача Евросоюза. Вот почему Европу нужно и должно защищать во время кризиса – защищать как от противников демократии, так и от противников нации[264].
«Методологический национализм» и слепое пятно теории модернизации
Теория модернизации долгое время исходила из того, что на пути к космополитическому «мировому сообществу» нации рано или поздно сами упразднятся, то есть растворятся. Считалось, что этот исход предопределен самим ходом глобализации, которая автоматически ликвидирует национальные границы с помощью новых каналов коммуникации и безграничного рынка. Теоретиков модернизации, технократов, управленцев, а также левых интеллектуалов объединяло представление о том, что нация сама сойдет с исторической сцены. «Взять Парсонса и Мертона или Бурдьё, Хабермаса и Лумана: ни один из этих авторов не рассматривает сколько-нибудь систематическим образом национальное устройство государств и обществ в эпоху модерна. Интересно, что нечувствительные к нации теории модерна были сформулированы в ситуации быстро национализировавшихся обществ и государств, а иногда накануне или после националистических войн, как в случае с концепциями Макса Вебера и Эмиля Дюркгейма»[265]. Здесь можно упомянуть и социолога Ульриха Бека, одного из теоретиков модернизации, также проследившего трансформацию национальных государств на их пути к «мировому сообществу», в котором они уступают свой суверенитет транснациональным концернам и порождают новый тип космополитического гражданина мира[266]. Для обозначения этой новой фазы он ввел понятие «второй модерн».
Тезис теоретиков модернизации понятен: с наступлением эры глобализации, ускоренного технического развития и транснациональной динамики, связанной с неограниченными перемещениями людей, идей, информации, товаров и капитала, национальные государства устарели. Но данный тезис можно и перевернуть, поскольку именно опыт глобализации придал национальным государствам новый импульс и новую значимость. Современное национальное государство, перестав в одночасье быть двигателем ускоренной модернизации, превратилось в инстанцию, которая противостоит универсальному тренду глобализации, критически переосмысливает глобализацию и направляет ее в определенное русло. Итак, существует несколько причин, по которым мы до сих пор не живем в постнациональном мире. Во-первых, глобализация не только не устранила национальные государства, но отчасти их утвердила; во-вторых, с началом 1990-х годов, после крушения коммунизма, в Европе возникло много новых национальных государств; и, в-третьих, модель «национальное государство» в XXI веке обрела новую привлекательность и за пределами Европы. Например, Владимир Путин превратил Россию из социалистического государства в капиталистическое национальное государство, сохранив при этом Сталина в качестве главного героя, равно и Китай, сохранив маоизм, тоже заимствовал многие элементы национального государства. Эти примеры свидетельствуют о том, что время национального государства не прошло, поэтому разумно не закрывать на него глаза, а отнестись критически и избирательно.
Именно так поступают социологи Андреас Виммер и Нина Глик Шиллер, которые тщательно проанализировали тезис о постепенном исчезновении нации. В 2002 году они опубликовали статью, положив начало новой рефлексии о настоящем и будущем национального государства[267]. Их переосмысление концепции нации начинается с признания «слепого пятна» в социальных науках, никогда не уделявших нации достойного внимания в своих теоретических построениях. Все теории модерна исходили из того, что нация – это переходное явление или атавистический пережиток, который в ходе социальной, политической и исторической эволюции уступит место новым структурам. По мнению авторов, это ложное допущение, встроенное как в коммунистические, так и в социологические высокие теории, возникло из-за строгого «дисциплинарного разделения труда». Если историки, этнологи и психологи продолжали видеть нацию частью человеческой истории, то социологи составляли сценарии трансформаций и новаций для настоящего и будущего, в которое они в конечном счете верили больше, чем в окружающую их реальность. Впрочем, были и исключения, как, например, социолог Карл Отто Хондрих, который уже в 1990-е годы публично признал свою вину за то, что проглядел и пренебрег нацией и национализмом как объектом социальной теории. Другой самокритичный голос принадлежал исследователю национализма Энтони Смиту, признавшему, что всеприсутствие национального государства сделало его банальностью, недостойной научного исследования. Природа и ограничения проекта модерна оказались вне поля зрения социологов.
ebooksa