С оглядкой на США, Фукуяма ссылается на два других ресурса: конституцию и национальную гордость. Новые мигранты должны, в частности, присягать как либеральным принципам и ценностям конституции, так и унаследованным коллективным представлениям американцев о себе как нации, развившейся и испытанной в течение долгой успешной истории иммиграции. «Американизм, „американскость“ представляет собой совокупность убеждений и образа жизни, а не этническую принадлежность». Фукуяма хотел бы обновить эти убеждения и вернуть «американской мечте» ее харизму. «Сегодня необходимо сделать особый акцент на идентичности „американского национального кредо“, сложившейся после Гражданской войны, и защищать ее от нападок как левых, так и правых». Приверженность американской идентичности означает для него приверженность правовым принципам, таким как конституционная основа, правовое государство и постулат о равенстве людей. Страна выиграла от разнообразия, но это разнообразие не должно возводиться в абсолют. Поэтому Фукуяма ратует за ассимиляционную политику, ориентированную на ясный и позитивный «американизм». Национализм правых с их расистской идеологией белого превосходства он считает таким же «антиамериканским», как утверждение белых о том, что «расизм, гендерная дискриминация и другие формы систематической сегрегации каким-то образом заложены в ДНК страны». Между Сциллой правых партий, выступающих против мигрантов, и Харибдой левых группировок, готовых запросто впустить всех мигрантов, лежит, по его мнению, будущее США и мигрантов на их третьем пути, который ведет к нации, основанной на убеждении[340].
Таким образом, для Фукуямы существуют два пути к идентичности: ложный путь тимоса, продвигающего политику идентичности, и путь проводимой сверху ассимиляционной политики и американской «доминирующей культуры», поддерживающих нацию, основанную на убеждении. Единство нации, по мнению политолога, может быть достигнуто только умиротворением и декретированием, а не публичными дискуссиями и конфронтацией, лишь формулирующими притязания смешанного общества. Взгляд Фукуямы на проблему национального сплочения – это взгляд иммигранта. Вот почему он может предложить убедительные перспективы этой части населения, но не той, которую до белых иммигрантов против собственной воли угнали в качестве рабов в Новый Свет. В его Америке не нашлось места исторической травме «Среднего пути»[341], разбою, депортации и эксплуатации двенадцати миллионов африканцев белыми европейцами начиная с XVI века и тому, что последовало потом. Мифы американских переселенцев обходят вниманием опыт и истории значительной части американского общества.
Национального нарратива не существует (Джилл Лепор)
Как было показано в разделе о «методологическом национализме», между образованием нации и миграционной политикой существует тесная связь. У нелиберальных наций с иммигрантами возникают проблемы, либеральные нации извлекают выгоду, а нации, которые сами возникли из иммигрантов, отчаянно в них нуждаются. Дед и бабушка Фукуямы иммигрировали в Соединенные Штаты, то же относится и к Джилл Лепор, исследовательнице из Гарвардского университета, которая разделяет озабоченность Фукуямы по поводу рассыпающейся сплоченности американской нации. Свою книгу «Это Америка. Дело нации», которая вышла через год после книги Фукуямы, Лепор посвятила отцу: «Памяти моего отца, родители которого – иммигранты – дали ему имя Америго в 1924 году, когда был принят закон, дискриминирующий переселенцев»[342].
Это посвящение вводит нас в сердцевину сложной истории иммиграции, о которой рассказывает Лепор. Если политолог Фукуяма, проводя различие между «американским» и «неамериканским», сглаживает историю США и стилизует ее под положительный миф об «американской мечте», то историк выкладывает факты этой истории открыто, такими, какие они есть, во всей их неприглядности. Лепор – критически настроенная исследовательница, она не только пишет историю, но и интересуется историей историографии Соединенных Штатов. Она обратила внимания на то, что с 1970-х годов тема нации исчезла из поля зрения академической науки. Она ссылается на лекцию, прочитанную в 1986 году в Чикаго историком Карлом Деглером, указавшим на этот пробел. Деглер говорил, что его коллеги вычеркнули американскую нацию из своей повестки дня, потому что чувствуют отвращение к национализму. Это опасно, ибо национальное государство не может отказаться от национальной историографии. Поэтому он предостерег коллег: «Если мы, историки, не возьмемся писать национальную историю, то эту работу выполнят за нас другие, менее критичные и компетентные авторы». Лекция Деглера состоялась в том же году, что и «спор историков» в Германии. Она могла вызвать спор американских историков. Это не произошло, потому что интеллектуальный климат был таким, каким его описал Фукуяма в своем исследовании «Конец истории»: нацию считали устаревшим пережитком, который утратил право на существование в современном мире и сам собой исчезнет из истории. Спустя более чем три десятилетия предостережение Деглера дошло до Джилл Лепор, которая теперь посылает своему цеху второй тревожный сигнал. Для этого она нашла сильные и убедительные слова: «Нации, если они хотят обрести собственный смысл, нуждаются в определенном прошлом, которое их сплотит. Они могут получить его от ученых или от демагогов, но так или иначе что-нибудь непременно получат. ‹…› Когда ученые отказываются от попыток написать историю, общую для народа, национализм не умирает. Напротив, он пожирает либерализм»[343].
Следовательно, историки должны обеспокоиться нацией, чтобы спасти ее от националистов. Но что это за нация и как написать историю, которую поддержат ее граждане? В отличие от Фукуямы, выступающего за аффирмативный либеральный нарратив нации, Лепор избирает иной путь. Она самокритично излагает историю национального дискурса в США. Поэтому ее обзор охватывает все – как «американское», так и «неамериканское». Мы знакомимся с нарративом прогрессивных северных штатов и расистски настроенных южных штатов, мы узнаем о белых поселениях и об изгнании индейских племен армией северных штатов, о новом расовом учении во второй половине XIX века, о либеральной иммиграционной политике 1880–1920-х годов, о крахе расизма, фашизма, антисемитизма и колониальных фантазий белых, а также о рузвельтовской мультикультурной открытости. Лепор отмечает постоянные колебания противоречивых устремлений нации между обещанием, данным конституцией, и нарушением этого обещания. О единой истории нации и тем более о нарративе, который поддерживается всей нацией, здесь не может быть и речи. Разнообразие и противоречивость национальных дискурсов не позволяют дать однозначный ответ на вопрос «кто мы?». Книга Лепор показывает, что на протяжении истории на этот вопрос всякий раз давали разные ответы – как уникальные, так и универсальные, как либеральные, так и нелиберальные, как расистские, так и космополитические.
Среди национальных государств США занимают особое место, так как в этой стране развитие шло не от нации к государству, а от государства к нации. Американские иммигранты не могли вообразить себя, подобно другим европейским нациям, этническим сообществом с общими корнями и долгой историей. Нациями в строгом смысле этого слова в США могут считаться лишь коренные индейские племена, которые в американском самосознании выступают проблематичными конкурентами, когда речь заходит о территориях и праве на землевладение. Таким образом, легитимность американской нации держится на двух столпах: на войне за независимость против метрополии, что вписывается в схему национального самоосвобождения, и на конституции, которую разные штаты положили в основу своего союза. Из этих событий и родились США[344]. Лепор излагает американскую историографию и некоторые из ее мифов, которые с XVII по XX век поддерживали и формировали национальную историю: миф о колониальном завоевании и судьбоносном освоении земель (manifest destiny[345]), космополитический миф о либеральной стране, принимающей иммигрантов, заботящейся о преследуемых где бы то ни было на земле и дающей им защиту (убежище для изгнанных, плавильный котел), и миф об иммигрантской стране, которая обещает каждому новому гражданину экономический успех (американская мечта).
Лепор тоже считает основой американской нации приверженность конституции, но не приверженность истории. Историк не хочет иметь дело ни с мифами, ни с национальными историями. Она хорошо знает, что, начиная с XIX века, историки были главными подрядчиками в деле национального строительства, поставлявшими, по словам Хобсбаума, наркоманам опиум. Всякий раз, когда нации требовалась новая версия истории, историки выполняли эту задачу и предлагали новое толкование истории, оправдывающее современность. Те, кто оказался исключенным из этих историй, по замечанию Джеймса Болдуина, никогда не верили в мифы. Вместо мифов он требовал «честной проработки» (honest reckoning) истории и учета голосов, которые были обречены на долгое молчание[346]. Эту задачу поставила перед собой Джилл Лепор в своей следующей книге[347]. Описав на 1100 страницах историю Америки, охватывающую более 500 лет, от открытия Христофором Колумбом до правительства Дональда Трампа, она задается вопросом: что объединяет нацию в сложных условиях исчезающего консенсуса? Объединяют «эти истины» (так назвала Лепор свой монументальный труд), которые она находит в учредительных документах американской демократии, то есть в Декларации независимости 1776 года и Конституции 1787 года. Она вновь предъявляет соотечественникам программные положения американских документов, ибо убеждена в их непреходящей актуальности, нормативной силе и неизменной «истинности».
Девизом ее книги могла бы послужить фраза Теодора Паркера, теолога и борца против рабства: «К сожалению, нация предала свою великую идею о том, что все люди рождены равными и наделены неотчуждаемыми правами»[348]. Историческое исследование Лепор не только демонстрирует неослабевающую действенность основополагающих принципов американской демократии, но и показывает, что эти принципы неоднократно нарушались в истории Соединенных Штатов. В нем повествуется о забытых героях и героинях, которые, будучи американцами, руководствовались конституцией и боролись в своей стране за эмансипацию, но до сих пор почти не услышаны. Тем самым она определяет борьбу против расизма и сегрегации как главное национальное дело всего общества в соответствии с принципами отцов-основателей. Решающим обстоятельством для Джилл Лепор служит то, что предательство основных прав, гарантированных конституцией, не разрушило США, поскольку одновременно породило свидетелей этих истин и борьбы за демократию. Лепор считает, что именно приверженность этим истинам по-прежнему сплачивает нацию во времена разъединяющей политики идентичности. История нации для нее есть не что иное, как непрекращающаяся борьба за «эти истины».
Конституционный патриотизм
Джилл Лепор стоит перед дилеммой. С одной стороны, она убеждена, что нациям необходимо согласие относительно общего прошлого и что историки должны этому содействовать, иначе за дело возьмутся демагоги и националисты. С другой стороны, она считает себя активной просветительницей. Ее представление об истине в эпоху альтернативных фактов и манипуляций с цифровыми данными ориентируется на естественные науки, правовую культуру, журналистику фактов и научную историографию. Вот почему она не поддерживает обычный тип национального государства, где граждане «[воображают] себя людьми с общим прошлым, которое большей частью легендарно преувеличено». Как историк она не может и не желает создавать такой нарратив об общем прошлом, поскольку из собранных ею исторических фактов при всем желании невозможно сложить единую американскую историю.
Поэтому ее решение этой дилеммы вполне понятно. Как и Александр Тиле, она отдает свой голос за конституционный патриотизм и опирается исключительно на правовые документы американских отцов-основателей. Она называет свою позицию «гражданским патриотизмом» в противовес национализму. Последний связан «не столько с любовью к своей родине, сколько с ненавистью к другим странам и их народам, а также с ненавистью к жителям собственной страны, которые не принадлежат к этническому, расовому и религиозному большинству». Разница для нее предельно ясна: «Патриотизм вдохновляется любовью, национализм – ненавистью. Смешивать одно с другим – значит уравнивать ненависть с любовью, а страх с мужеством»[349].
Это различение широко распространено. Похожую мысль высказал в своей речи президент Франции Эмманюэль Макрон: «Патриотизм – полная противоположность национализму». Макрон произнес эту речь не в какой-нибудь день и не где-нибудь, а 11 ноября 2018 года, в самый значимый после 14 июля национальный праздник, в столетие окончания Первой мировой войны у мемориала Неизвестному солдату возле парижской Триумфальной арки на Елисейских полях, то есть в высшей степени символичный день и в символичном месте. Иными словами, патриотическая речь Макрона была заключена в национальные рамки; но историческое сознание и национальную культуру не обязательно отождествлять с национализмом. Эти понятия и их противопоставление довольно неудобны, ибо непросто уйти от национальной символики и истории своей страны, которые присутствуют в архитектуре и памятниках прошлого и которые вновь и вновь вспоминаются в дни знаменательных юбилеев. И все-таки мы не просто находимся в плену этой символики, ведь у нас есть свобода критически выражать свое отношение к прошлому и заново соотносить его с изменившимся историческим контекстом, при этом не меняя фактов. Именно так поступил четырьмя годами ранее предшественник Макрона, Франсуа Олланд, выступая 11 ноября на севере Франции неподалеку от городка Аррас на открытии нового мемориала «Кольцо памяти», посвященного погибшим в Первой мировой войне и объединяющего разные национальные памяти в общеевропейской памяти. На территории национальных солдатских кладбищ в районе Вердена, с которыми связаны разные национальные памятные даты, он создал транснациональный символ окончания националистической вражды.
Для социологов-бихевиористов, таких как Иренеус Эйбл-Эйбесфельдт и Уильям Грэм Самнер[350], любовь к своей группе и ненависть к чужой группе – всего лишь две стороны одной медали. Но проблема не решается ни антропологическими обобщениями, ни конструированием все новых и новых оппозиций. Гораздо важнее понять, что сегодня уже существуют национальные государства, которые не руководствуются «политикой вражды», как именует Ашиль Мбембе позицию агрессивного национализма[351]. Национальные государства вполне могут уживаться с демократиями, а демократии, как показывает статистика, не ведут войн друг против друга[352]. Мы не можем здесь обойтись без различия между демократическими и недемократическими национальными государствами. К сожалению, это различие отсутствует в книге Лепор, что сужает ее интеллектуальный горизонт.
Лепор, как и Александр Тиле, обращается исключительно к юридическим текстам конституции США и категорически исключает другие источники национальной легитимации и идентификации. Но если юрист Тиле обходит вниманием прошлое как один из ресурсов нации и пытается основать ее легитимность только на настоящем, то историк Лепор написала емкое исследование американской истории, которое содержит нормативную отсылку к общенациональным учредительным документам; однако это не гладкая, бесконфликтная история успеха, как ее мыслит Фукуяма. Его нарратив свидетельствует о прогрессе и гордости, тогда как у Лепор звучат также голоса отверженных. Тем самым ее форма историографии приближается к форме «honest reckoning» (честного расчета), к чему призывал Джеймс Болдуин, то есть к честному анализу собственной истории, ее взлетов, падений, ее поражений, успехов и неудач. Историк Лепор не только помещает правовые и моральные принципы американской демократии в центр нарратива, но и делает их критерием самой историографии.
Историческая монография Лепор могла бы стать частью нового национального нарратива, потому что, разъясняя американцам основы американской конституции, она вместе с тем показывает им, что борьба за эти принципы еще не завершена. Но для этого ее следует дополнить историческим опытом чернокожего населения, как это сделал коллега Лепор, гарвардский историк Халил Мухаммад, в недавно вышедшей книге «Осуждение черноты»[353]. Он описывает интеллектуальные клише американцев и пагубный «мем» о тесной связи между расой и преступностью. В частности, он исследует стереотипные представления о черных среди белого населения в городах американского Севера, где черных – в отличие от европейских иммигрантов – считают опасными и потенциальными преступниками, что привело сегодня к непропорционально большому количеству черных в белых тюрьмах. В одном из интервью Мухаммад предостерегает от фетишизации и канонизации отцов-основателей нации, которым были также присущи предрассудки своего времени[354]. Вместо того чтобы превозносить США как вершителя демократии, он призывает пересмотреть принципы американской конституции, приблизив ее к европейским стандартам. Похоже на иронию истории: Америка должна ориентироваться на европейские государства, которые благодарны ей сегодня за то, что научились демократии у американцев после 1945 года!
Дополняя друг друга, оба подхода к американской истории могли бы воспроизвести сложную историю конфликтов и отношений и тем самым консолидировать общество. Это способствовало бы признанию чернокожих американцев и их более широкой вовлеченности в политическую и общественную жизнь, а белым американцам позволило бы лучше узнать собственную историю насилия, обрести ясные критерии и критически дистанцироваться от мифов насилия и превосходства. В отличие от Тиле, для которого прошлое мертво и только настоящее актуально, я считаю знание истории ценным национальным ресурсом. Ведь будущее начинается с воспоминаний. В противоположность нации, основанной на мифах, лжи и ненависти, демократическая нация, полагаясь на свободы и равные гражданские права, может стать сообществом, объединенным историческим опытом, памятью и, не в последнюю очередь, уроками прошлого, гарантирующими соблюдение конституционных прав и благо свободы для людей с другим цветом кожи.
Концепция конституционного патриотизма резко противопоставляет национальной истории правовые основы государства. Мой коллега Джей Винтер[355] полагает, что такое противопоставление истории и права проблематично. Он приводит слова английского историка права Роберта Карвера: «Ни одно правовое учреждение или предписание не может существовать без нарративов, которые их обосновывают и наделяют смыслом. У каждой конституции есть свой эпос»[356]. Эту мысль можно распространить и на национальные нарративы: закон – это конституция как основа государства, а история нации – эпос, который повествует о том, как возникла эта законодательная основа, как она использовалась в ходе истории и как ее следует обновить, чтобы устранить ее эксклюзивное воздействие.
Израиль – страна трех нарративов
Следующий раздел переносит нас с трансатлантического Запада на Ближний Восток и исследует три нарратива, лежащие в основе политического конфликта между Государством Израиль и палестинцами. Один из этих нарративов – Холокост, два других относятся к воспоминаниям о войне 1948 года, приведшей к созданию не только израильского государства, но и двух противоположных нарративов, которые непримиримы как история победителей и побежденных. Ниже мы рассмотрим практики забвения и памятования, чтобы понять, как противостоящие нарративы продолжают разжигать ближневосточный конфликт, и попробуем предложить новые перспективы, открывающие возможность сформировать сложную и всеохватывающую национальную память о событиях 1948 года.