– Нахлобучили мы их, Павел Сергеевич? – подмигнул Дунаев.
Лицо помощника Истомина покрылось пятнами от волнения. Он снял очки. Без бороды Сан Саныч стал другим человеком с другой внешностью, скинул пять лет. Снова у Павла промелькнула странная мысль: «Кого он мне напоминает?» Но мысль не задержалась – слишком много постороннего варилось в голове.
– Пока неплохо, Сан Саныч. Будем надеяться, они пойдут нужным нам маршрутом. Другого нет, а они не собираются нарушать полученный приказ. Но есть одна закавыка… – Павел смущенно почесал нос.
– Кажется, понимаю, – кивнул Дунаев. – Есть риск, что этот гауптштурмфюрер уже связывается по рации со своим руководством – в командирских машинах обычно есть приемопередатчики. А командованию ничего не известно о выступившем ранее из Шабли подразделении. Гауптштурмфюрер может засомневаться и вывести из района свое войско.
– А с другой стороны, соблазн велик: быстро пройти по ущелью, нанести удар по Конте и перекрыть партизанам горло… Мы же верим в нашу счастливую звезду, Сан Саныч?
– Еще как, – осклабился Дунаев. – Дуракам везет… Есть предложения, Павел Сергеевич? Возвращаемся в отряд или найдем себе местечко в зрительном зале? Идеального обзора не обещаю, но кое-что увидим – имеется в паре верст скала с удобным подъемом, оттуда открывается завораживающий вид!
– Принимается, – кивнул Павел. – Местными красотами мы еще не любовались.
История умалчивает, связался ли Боннэр с командованием, но в ущелье Карбен он вошел. Дорога была укатанная, хотя сужалась несколько раз. Немцы дважды делали остановку, чтобы отбросить камни с проезжей части, но потом дело пошло сносно.
Колонна осваивала сложную местность. Боннэр спешил, и в этой спешке имелся смысл: если основные силы партизан остались в месте засады, то что им делать здесь? Ползли бронетранспортеры, грузовики переваливались через каменные лепешки. Часть солдат спешилась, они брели рядом с автомобилями и настороженно посматривали по сторонам. С обеих сторон возвышались нелюдимые скалы. Дюжина пехотинцев ушла вперед с дозором.
Дорога понизилась, скалы выросли и теперь висели над душой страшноватыми зубцами. Неприятное место, глухая зона, тишину нарушает только урчание техники. Дозор медленно брел с автоматами наперевес. Солдаты что-то чувствовали, их лица взмокли от пота. Когда у кого-нибудь из-под ног выстреливал камень, вздрагивали все. Бойцы почти не разговаривали, их внимание усилилось, лица от волнения побледнели.
В этой неестественной тишине вдруг с горы покатился камень. Он забавно пропрыгал, отбиваясь от выступов, и упал на дорогу в метре от солдатской ноги. Военнослужащий застыл, на лбу выступила испарина. Остальные заозирались, припали к прицелам. Покатился еще один камень, но и он упал, никому не навредив. Что такого, камни ведь постоянно падают! Но вслед за вторым камнем хлынула осыпь – сначала всякая мелочь, крошка, а затем посыпался настоящий град из булыжников. Камни летели, словно из самосвала. Каменный град накрыл зазевавшихся солдат. Несколько человек успели выскочить, побежали назад. Остальным не повезло – камни ломали им кости, крошили черепа. Кто-то орал, хрипел мужчина с перебитым позвоночником.
Осыпь продолжалась секунд пятнадцать, и на дороге выросла внушительная гора. Из-под нее торчали искривленные конечности, вытекала кровь. Поднялась паника. Выжившие солдаты принялись строчить по скалам. Кто-то додумался бросить гранату, и повезло, что она взорвалась на горе, а не у метателя под ногами.
Остановилась колонна, с грузовиков спрыгнули солдаты. Разразилась ожесточенная стрельба, открыли огонь с башен БТР пулеметчики. Это было сущее безумие! Ответного огня никто не вел, но эсэсовцы не унимались, крошили оба склона. Камни снова катились на головы солдатам – на этот раз они были сами виноваты. Подобных осыпей уже не было, но досталось многим. В голове колонны орал гауптштурмфюрер: «Прекратить огонь, кретины!»
Стрельба прекратилась, но оружие никто не опускал. Глаза внимательно следили за гребнями скал. Но там было тихо, только птицы сорвались, напуганные стрельбой, и подались за косогор. Перекошенные лица тряслись, пот хлестал ведрами. Возможно, солдаты дивизии «Шарлемань» и отличались особым героизмом, но, видимо, в каких-то других условиях. Командир орал: «Всем тихо, проявлять повышенную бдительность!» И все притихли. Только раненые стонали – им не могли запретить. На скалах не было ни одной живой души. Боннэр поколебался, потом стал раздавать команды: с места не сходить, двигатели держать включенными, части личного состава – наблюдать за скалами, остальные – на разбор завалов. Не менее сорока человек, забросив оружие за спину, принялись растаскивать камни, чтобы освободить проезд. Немцы нервничали, постоянно бросали взгляды наверх. Но скалы невозмутимо помалкивали, и солдаты успокоились – возможно, осыпь была случайной…
И вдруг из-за гребней полетели гранаты. При этом метателей не было видно. Боеприпасы прыгали по склону и взрывались внизу. Гранат не жалели – все, чем нажились при недавней атаке на арсенал, пошло в ход. Забрасывали не только завал, где трудились солдаты, волна разрывов накрыла всю колонну. Загорелись замыкающие грузовики, и отступление задним ходом стало невозможно. Обе роты попали в капкан. Гранаты продолжали сыпаться, солдаты гибли. Помимо гранат, летели бутылки с зажигательной смесью – этого добра наготовили предостаточно. Билось стекло, горящее пламя растекалось по брезенту, капотам, облизывало тонкую броню бронетранспортеров. Охваченные пламенем, метались люди. Завал только начали разбирать, под ним оставались живые и мертвые, но сверху падали еще тела, и спастись из этого ада было невозможно. Несколько человек попытались заползти под автомобили – их ноги перебили осколки взорвавшейся рядом гранаты. Несчастные взвыли, не в силах выбраться. Дно ущелья заволокло пороховым дымом. Солдаты беспорядочно стреляли при полном отсутствии мишеней. Гауптштурмфюрер Боннэр получил пулю в живот и теперь захлебывался кровью. Он подполз к колесу, откинул голову. Машину тут же охватило пламя, уничтожило брезент, стало сжирать деревянные части кузова и слизывать краску с кабины. В какой-то момент на гребне появились люди, но сопротивление было сломлено, они могли стрелять беспрепятственно. Эсэсовцы залегали среди камней, но сверху их было прекрасно видно. Пули кромсали защитные комбинезоны. Это было форменное избиение! Выжившие солдаты бросали оружие, лезли на склон с поднятыми руками. Но служащие СС в плену не требовались – их сбивали пулями. Те, что были поумнее, пробирались в заднюю часть колонны, перебегали, ползли, прячась за телами павших. Вырваться удалось немногим, но таковые были, они уходили за «флажки», прятались в камнях, в основном израненные, растерявшие оружие.
На скале в шестистах метрах от арены побоища было тепло и солнечно. Люди лежали за камнями и курили, прислушиваясь к звукам боя. Над ущельем Карбен поднимался черный дым. Не было необходимости видеть картину своими глазами, все и так было понятно. Партизаны с удобством обустроились и теперь подставляли солнцу чумазые лица. Загадочно улыбался молодой парнишка Антуан Лепье, думал о своем. Подобные минуты случались на войне – груз падал с души, появлялась возможность поразмыслить о жизни. Что-то бравурно насвистывал антифашист Шенк. Увлеченно чесался Гуссак. Сан Саныч Дунаев курил папиросу и вслушивался.
Бой прекратился, теперь доносились только крики. Над горящей техникой клубился дым.
– Вот и все, – произнес Дунаев. – Что и требовалось доказать. Получили в рыло. Такие вот пирожки с котятками, Павел Сергеевич, – он повернулся к майору и подмигнул.
В ущелье продолжали кричать, но это были крики радости. Кто-то громогласно улюлюкал, кто-то пел «Марсельезу». Другие стали изображать заводные ритмы канкана, и эта идея понравилась всем, даже тем, кто никогда не был в Париже и не знал, что такое «Мулен Руж». Хоровое пение поднялось до небес, перемежалось дьявольским хохотом. Вступил женский вокал – девчата из Витебска тоже присутствовали. У певицы был идеальный слух и звонкий голос, она уверенно выдерживала тему, получая заслуженные аплодисменты.
Маленькая победа – это хорошо. Вот только…