— Я уже сказал, сэр, — раздраженно повторил Осборн, как говорил всегда, когда отец нес околесицу. — Лорд Холлингфорд приглашает не меня, а Роджера. Это он приобрел заслуженную известность, написав статью о новейших французских исследованиях, поэтому, естественно, ученый-француз хочет с ним познакомиться, а гостит он у лорда Холлингфорда. Это абсолютно ясно и не имеет ничего общего с политикой.
Конечно, сквайр на это заявление отреагировал с еще большей язвительностью:
— Вы, молодежь, считаете, что все знаете, а я уверен, что это не больше чем фокус вигов. Зачем Роджеру — если действительно приглашают его — распинаться перед французом? Мы всегда их ненавидели и презирали. Но ты заблуждаешься, Осборн, утверждая, что приглашают не тебя, а младшего брата. Точно говорю: это тебя. Просто они думают, что старший сын носит имя отца — Роджер: Роджер Хемли-младший. Совершенно очевидно. Знают, что на мякине меня не проведешь, и применяют французскую хитрость. Зачем тебе писать о французах, Роджер? Я всегда считал тебя достаточно разумным, чтобы не обращать внимания на их бредовые идеи. Но если действительно приглашают тебя, я категорически против посещения дома вигов для встречи с иностранцами. Должны были пригласить Осборна. Если не я, то он представляет род Хемли. Не могут получить меня, так пусть попробуют одолеть его. К тому же Осборн немного похож на француза: не напрасно без конца мотается на континент, вместо того чтобы жить дома.
Прежде чем покинуть комнату, сквайр неоднократно повторил свои умозаключения, и всякий раз Осборн возражал, чем еще больше сердил отца. Когда же он наконец ушел, Осборн заявил брату:
— Разумеется, ты должен ехать, Роджер. Десять к одному, завтра он одумается и изменит мнение.
— Нет, не хочу его обижать, — твердо ответил в высшей степени разочарованный Роджер. — Вынужден отказаться от приглашения.
— Не будь глупцом! — воскликнул Осборн. — Неужели ты не видишь, что отец не в себе? Ты же сам слышал: он сам себе противоречил. С какой стати ты, взрослый человек, должен, словно ребенок, подчиняться ему?
— Давай не станем больше это обсуждать, — заключил Роджер, усаживаясь за стол писать ответ.
Закончив и отправив с посыльным отказ, он подошел к брату и положил руку ему на плечо. Осборн делал вид, что читает, но на самом деле переживал и за отца, и за брата, пусть и по разным причинам.
— Как продвигается работа, старик? Полагаю, стихи почти готовы к печати?
— Пока нет. Честно говоря, если бы не деньги, я вообще не стал бы их публиковать. Зачем нужна слава, если нельзя вкусить ее плоды?
— Оставим славу до лучших времен. Давай поговорим о деньгах. На следующей неделе буду держать экзамен на стипендию, и тогда сможем поправить положение. Никто не посмеет отказать в стипендии теперь, когда я стал старшим ранглером. Сейчас и сам ограничен в средствах, отца беспокоить не хочу, но как только получу деньги, сразу поедем в Винчестер знакомиться с твоей женушкой.
— В следующий понедельник исполнится месяц с тех пор, как я видел ее в последний раз, — задумчиво произнес Осборн, отложив перо и посмотрев в камин, словно надеясь увидеть в пламени дорогой образ. — В сегодняшнем письме Эме просит кое-что тебе передать. Перевести на английский невозможно, так что прочитай сам.
Осборн достал из кармана письмо и показал пару строчек. Несмотря на то что некоторые слова были написаны с ошибками, Роджер уловил в послании простую, уважительную благодарность и ощутил глубокую симпатию к неведомой невестке, с которой брат познакомился во время прогулки в Гайд-парке: помог молодой гувернантке найти потерянную детьми игрушку. Да, Эме Шерер была всего лишь французской бонной — симпатичной, очень грациозной и страдающей от шалостей подопечных. Будучи сиротой, она рано начала работать и сумела очаровать путешествовавшую английскую семью, когда доставила в отель галантерейные товары для мадам. Ей сразу предложили место бонны для детей — господам хотелось, чтобы дети учились французскому языку у француженки (из Эльзаса!). Вскоре в суете лондонской жизни госпожа почти перестала замечать Эме. Девушка страдала от одиночества в чужой стране, но свои обязанности исполняла старательно. Единственного проявления доброты оказалось достаточно, чтобы запустить фонтан. Между ней и Осборном вспыхнули чувства, но были грубо попраны госпожой, обнаружившей нежную привязанность между бонной своих детей и молодым человеком совершенно иного класса. Эме честно ответила на все вопросы хозяйки, однако ни светская мудрость, ни житейский опыт леди не смогли поколебать ее веру в преданность возлюбленного. Возможно, миссис Тауншенд исполнила свой долг, немедленно отослав Эме обратно в Метц, где когда-то ее встретила и где могли, возможно, обитать какие-то родственники. Однако она настолько плохо представляла ту жизнь, на которую обрекала отвергнутую протеже, что, едва выслушав лекцию миссис Тауншенд, которую та прочитала в ответ на требование сообщить, что случилось с его возлюбленной, Осборн Хемли немедленно бросился в Метц и нашел Эме. Событие произошло осенью, и Роджер узнал о нем как о свершившемся и непоправимом факте. Затем умерла их мать, и стало некому смягчить и задобрить сердце отца. Трудно сказать, однако, смогла бы миссис Хемли помочь в данном случае, потому что в поисках жены для наследника сквайр смотрел очень высоко. Мало того что он презирал всех иностранцев, католиков ненавидел особенно: его ненависть напоминала ужас наших предков перед колдовством. Глубокое горе лишь усилило предрассудки. Любые аргументы бессильно отскакивали от щита абсолютного неприятия, хотя в счастливые моменты импульс любви мог бы смягчить его сердце, только счастливые моменты не возникали, а импульсы любви меркли как перед частым раскаянием, так и перед все возраставшей раздражительностью. Поэтому Эме в одиночестве коротала дни в маленьком коттедже возле Винчестера, где Осборн устроил ее, когда привез в Англию. Ради скромного обустройства этого домика он и залез в долги так глубоко, ибо руководствовался собственными изощренными вкусами, а не ее детскими потребностями, и скорее видел в молоденькой француженке будущую хозяйку Хемли-холла, а не жену студента-неудачника, в настоящее время полностью зависевшего от отца. Он выбрал южное графство, расположенное вдали от тех мест, где имя Хемли из Хемли пользовалось широкой известностью, потому что не хотел, чтобы Эме даже на время приняла имя, ей не принадлежавшее. Во всех этих хлопотах Осборн искренне стремился исполнить свой долг, и Эме отвечала ему страстной преданностью и почтительным восхищением. Стоило его тщеславию наткнуться на препятствие, а достойному стремлению к университетским почестям разбиться о необходимость серьезной учебы, Осборн знал, куда обращаться за утешением. Милая Эме осыпала его похвалами до тех пор, пока слова не застревали в горле от наплыва чувств, и обливала негодованием каждого, кто посмел не признать достоинств любимого. Если она и хотела отправиться в шато, служившее ему домом, и познакомиться с семьей, то ни разу даже не намекнула о своем желании, умоляя лишь об одном: чтобы он проводил с ней больше времени. Те причины частого и долгого отсутствия, которые излагал Осборн, казались убедительными, пока он оставался рядом, но сразу теряли вес, как только он уезжал.
Во второй половине того дня, когда приезжал лорд Холлингфорд, Роджер поднимался по лестнице через три ступеньки и на повороте едва не столкнулся с отцом. После разговора о приглашении в Тауэрс-парк эта встреча стала первой. Сквайр остановил сына, преградив дорогу, и спросил наполовину вопросительно, наполовину утвердительно:
— Собираешься на обед с месье?
— Нет, сэр. Почти сразу отправил Джеймса с запиской и отказался. Для меня этот вечер не представляет особой важности.
— Почему ты так болезненно воспринимаешь мои слова, Роджер? — обиженно осведомился сквайр. — Все спешат от меня отделаться. Наверное, можно позволить человеку немного выпустить пар, когда он устал и переживает, как я.
— Но, отец, мне бы и в голову не пришло ехать в тот дом, где вами пренебрегают.
— Нет-нет, парень, — возразил сквайр, немного подобрев. — Скорее это я ими пренебрегаю. После того как милорд стал лордом-лейтенантом, они несколько раз приглашали меня на обед, но я ни разу не согласился: так выразил презрение.