Мистер Гибсон уже встал, намереваясь уйти, но при этих словах остановился и положил ладонь на рукав сквайра:
— Послушайте меня. Как я уже сказал, пока все в порядке, никаких тревожных симптомов, но профилактика всегда лучше лечения. Поговорите с Осборном прямо, но мягко, причем не тяните. Если несколько месяцев я не увижу его в моем доме, то все пойму. Если побеседуете с ним по-дружески, он послушает, а если убедит вас в отсутствии опасности, то пусть приезжает, как обычно, когда захочет.
Со стороны мистера Гибсона было очень благородно высказать сквайру доброе пожелание, и мистер Хемли начал разговор чрезвычайно сдержанно, но едва Осборн заявил, что отец не имеет права вмешиваться в его личную жизнь, тут же испытал очередной приступ гнева. Хотя впоследствии он вспомнил, что Осборн торжественно пообещал не думать ни о Синтии, ни о Молли как о возможной спутнице жизни, отец и сын пережили такой острый конфликт и наговорили друг другу столько неприятных слов, что если бы Осборна и Роджера не связывала истинная братская привязанность, то и они могли бы навсегда расстаться из-за несправедливых высказываний отца относительно их характеров и поступков.
Роджер всегда слишком любил Осборна, чтобы ревновать, хотя родители отдавали старшему сыну предпочтение, а его считали рохлей, и это было для него естественно. А вот Осборн был совсем другим: если в детстве он купался в родительской любви, то сейчас всеми силами боролся с завистью, страдал физически и морально. Однако и отец, и сын в присутствии Роджера старательно скрывали чувства. Когда он, счастливый и вдохновленный, приехал домой перед экспедицией, сквайр сразу заразился мощной энергией, и даже Осборн почувствовал себя лучше.
Терять время было нельзя. Роджер Хемли отправлялся в жаркие страны, а потому считал необходимым извлечь из зимних месяцев всю возможную выгоду. Первым делом нужно было съездить в Париж, чтобы встретиться со специалистами. Оборудование, снаряжение и прочий багаж должны были ждать в Гавре: именно из этого порта предстояло отправиться в дальний путь. Сквайр с интересом слушал рассказ сына о подготовке к экспедиции, а во время послеобеденных бесед даже попытался вникнуть в научные вопросы, но времени было слишком мало: Роджер не мог позволить себе оставаться дома больше двух дней.
В день отъезда он отправился в Холлингфорд попрощаться с Гибсонами пораньше, чтобы не опоздать на лондонский дилижанс. В суматохе последних недель у него почти не было времени думать о Синтии, но никаких свежих размышлений здесь и не требовалось. В сердце жил светлый образ, ради которого он готов был трудиться семь лет и еще семь, как трудился Иаков ради Рахили[40]. Уезжать и прощаться на два долгих года оказалось невероятно тяжело. По дороге Роджер спрашивал себя, можно ли поведать о чувствах ее матери, а может, даже самой Синтии, не ожидая и не принимая никакого ответа. Тогда она хотя бы будет знать, что нежно и верно любима, что в минуты лишений и опасностей образ ее будет светить, словно путеводная звезда… ну, и так далее. Со всей живостью воображения и банальностью фантазии Роджер называл возлюбленную звездой, цветком, нимфой, волшебницей, ангелом, русалкой, соловьем, сиреной — в зависимости от того, какая сторона заветного образа возникала перед мысленным взором.
Глава 34
Ошибка влюбленного
После ленча Молли пошла прогуляться, миссис Гибсон отправилась с визитами, а Синтия решила остаться дома: в отличие от Молли ежедневная пешая прогулка не казалась ей обязательной. В хорошую погоду, если была в настроении, она могла пройти не меньше других, однако такое случалось все реже и реже. Синтия не испытывала желания нарушать привычный ход жизни, но если бы знала, что Роджер Хемли сейчас в Холлингфорде, то наверняка захотела бы пожелать ему счастливого пути и благополучного возвращения. Однако его появления в Хемли-холле ожидали только на следующей неделе, а потому в день отъезда все продолжали заниматься своими делами.
Молли выбрала маршрут, который любила с детства, и, пока шла, размышляла над вопросом, который с некоторых пор не давал ей покоя. Верно ли, что ради сохранения мира в доме можно оставлять без внимания некоторые отклонения от справедливости, которые замечаешь в тех, с кем живешь? Если люди объединяются в семьи, не принимают ли они на себя неких моральных обязательств, не понижают ли собственный моральный уровень, не обращая внимания на недостатки близких? Вот, например, знает ли отец о постоянных отклонениях мачехи от правды или намеренно старается их не замечать? Помимо этого Молли с горечью сознавала, что их с отцом душевная близость хоть и сохранилась, из-за постоянных препятствий общаться они стали намного меньше. Если бы отец проявил твердость, то смог бы восстановить дружбу с дочерью, и они снова стали бы вместе гулять, подолгу беседовать, шутить и обмениваться новостями. Мачеха не знала, что такое маленькие семейные радости, и, как собака на сене, решила, что не нужны они и падчерице. Но что толку переживать и сожалеть, если ничего нельзя изменить.
От грустных мыслей Молли отвлекли крупные спелые ягоды ежевики среди красных, зеленых и рыжих листьев живой изгороди. Сама она относилась к ежевике равнодушно, но знала, что Синтия ее любит. К тому же что может быть увлекательнее, чем собирать спелые ягоды. Поэтому, соорудив из листьев лопуха нечто вроде кулька, Молли забыла о своих огорчениях и полезла в колючие кусты. Набрав первую пригоршню ежевики, она попробовала пару ягод, но они показались ей совершенно безвкусными. Подол хорошенького ситцевого платьица зацепился за куст и порвался, губы стали фиолетовыми от съеденных ягод, и Молли, набрав сколько могла унести, отправилась домой в надежде незаметно проскользнуть к себе и зашить дыру, не оскорбляя взгляда до придирчивости аккуратной миссис Гибсон. Парадная дверь оказалась приоткрытой, и, оказавшись в полутьме холла, Молли заметила, что из столовой осторожно выглядывает миссис Гибсон. Жестом мачеха позвала ее к себе и плотно закрыла дверь. Бедная Молли ожидала выговора за порванное платье и небрежный вид, но выражение лица мачехи было таким таинственным, что она сразу успокоилась.
— Жду тебя, дорогая, чтобы не поднялась наверх, в гостиную: сейчас это может оказаться слегка не вовремя. Там Роджер Хемли и Синтия. Я случайно приоткрыла дверь, но тут же тихо закрыла — вряд ли они меня заметили. Разве это не замечательно, когда речь идет о любви? Ах, как это чудесно!
— Хотите сказать, что Роджер делает Синтии предложение? — уточнила Молли.
— Чего не знаю, того не знаю. Только слышала, как он сказал, что не мог уехать, не признавшись в своих чувствах: искушение увидеть ее оказалось непреодолимым. А это уже немало, не так ли, дорогая? Единственное, чего я хотела, это не позволить ему объясниться без помех, поэтому и ждала тебя, чтобы не дать потревожить их.
— Но разве мне нельзя пройти в свою комнату? — удивилась Молли.
— Конечно, можно, — разрешила миссис Гибсон с заметным раздражением. — Вот только в такой необычный момент я ожидала от тебя сопереживания.
Молли этих слов уже не услышала: прихватив с собой ежевику, ускользнула наверх и закрыла за собой дверь. Но что теперь Синтии ее ежевика? В этот момент Молли ровным счетом ничего не понимала: голова шла кругом, словно вечное вращение Земли влекло ее за собой вместе со скалами, камнями и деревьями [41], словно она не обладала собственной волей. Ей не хватало воздуха, и, открыв окно, Молли несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Постепенно знакомая мирная картина проникла в сознание и смятение улеглось. Купаясь в лучах почти опустившегося за горизонт осеннего солнца, лежал любимый с детства пейзаж — такой же невозмутимый и полный тайной жужжащей жизни, как всегда в это время года и дня. В саду дарили краски и оттенки осенние цветы. Дальше на лугу паслись, не переставая жевать, ленивые коровы. В домах разводили огонь в очагах и начинали готовить ужин к возвращению работников, а в небо поднимались голубые столбы дыма. Вдалеке весело кричали бежавшие из школы дети.
В этот момент послышались другие, ближние звуки: этажом ниже открылась дверь, прозвучали шаги. Нет, он не мог уехать, не повидав ее и не попрощавшись. Не мог поступить столь жестоко и забыть бедную маленькую Молли, каким бы счастливым себя ни чувствовал. Нет! Раздались шаги, голоса; дверь гостиной снова открылась и закрылась. Молли опустила голову на сложенные на подоконнике руки и заплакала. Неужели она столь мало ему доверяла, что допустила мысль, будто он уедет, не попрощавшись с той, кого матушка так любила и даже называла именем покойной дочери? Вспомнив о нежной любви миссис Хемли, Молли расплакалась еще горше, потому что эта любовь исчезла с лица земли. Неожиданно дверь гостиной снова открылась, и кто-то стал подниматься по лестнице. Похоже, Синтия. Молли поспешно вытерла глаза, поднялась и постаралась выглядеть спокойной. Это единственное, что она успела сделать до того, как Синтия, на миг остановившись у закрытой двери, постучала, а услышав ответ, объявила из коридора:
— Молли! Здесь Роджер Хемли. Он хочет попрощаться с тобой перед отъездом.
Она не вошла в комнату, а тут же спустилась, словно стремилась избежать даже короткой встречи наедине. Глубоко вздохнув и собравшись с духом, перед прыжком в воду, Молли спустилась в гостиную.