Даже в такой момент у нее нашелся остроумный ответ.
Затем настал черед Молли, и манера, голос, интонации Роджера снова наполнились братским теплом.
— Молли! Знаю, что вы меня не забудете. А я никогда не забуду вас и вашу доброту… к матушке. — Голос дрогнул, и пришлось поспешить с прощанием.
Миссис Гибсон заполняла пространство какими-то пустыми словами, Синтия перебирала цветы в вазе, стараясь аранжировать букет по своему вкусу, но не вникая в занятие. Молли стояла, замерев, не испытывая ничего, кроме потрясения. Ощутив прикосновение теплой ладони и подняв глаза — до сих пор смотрела в пол, как будто веки отяжелели, — она увидела, что место, где он только что стоял, опустело. На лестнице прозвучали быстрые шаги, открылась и закрылась входная дверь. Молли стрелой бросилась на чердак, окно которого выходило на ту улицу, по которой должен был пройти Роджер. Шпингалет давно не открывался и застрял, но Молли упорно дергала неподатливую железку.
— Я должна его увидеть! Должна, должна!
И увидела: Роджер бежал по улице, стараясь успеть на лондонский дилижанс. Прежде чем зайти к Гибсонам, он оставил вещи в гостинице. Обернувшись и прикрыв глаза ладонью, чтобы в свете заходящего солнца в последний раз взглянуть на дом и, конечно, увидеть Синтию, Роджер не заметил никого, даже Молли в чердачном окне, так как она отстранилась и скрылась в тени, зная, что не имеет права на последний, прощальный взгляд. Еще миг, и Роджер Хемли исчезнет на годы.
Молли медленно закрыла окно и покинула чердак, а вернувшись в свою комнату, едва начала переодеваться, как на лестнице послышались шаги Синтии. Молли поспешно подошла к туалетному столику и принялась развязывать ленты на шляпке, но они затянулись узлом и отказывались подчиняться. Синтия остановилась возле двери, слегка ее приоткрыла и спросила:
— Можно войти?
— Конечно! — придав голосу бодрости, ответила Молли, не в силах сказать «нет», пусть и очень хотелось.
Она не обернулась, поэтому Синтия остановилась за спиной, положила ладони на талию и заглянула через плечо, вытянув губы для поцелуя. Молли не смогла противостоять молчаливой просьбе, но мгновением раньше заметила в зеркале два отражения: свое собственное — с бледным лицом, красными глазами, испачканными ежевикой губами, спутанными волосами, в сбитой набок шляпке и порванном платье, а рядом — безупречно красивую, с нежным румянцем на лице, в элегантном наряде Синтию.
«О, ничего удивительного!» — подумала бедняжка и, повернувшись, обняла подругу, склонила голову на плечо, но в следующее мгновение отстранилась, сжала ладони подруги и заглянула в лицо.
— Ты любишь его всем сердцем, правда?
Стараясь скрыться от проницательного взгляда, Синтия прищурилась и с усмешкой заметила:
— Говоришь так торжественно, словно требуешь клятвы. Разве я не доказала это? Но ведь ты же помнишь, что не умею я любить: говорила тебе, и не раз, — и почти то же самое сказала и ему. Могу уважать, могу восхищаться, испытывать теплые чувства, но не любить, не сгорать от страсти… Даже к тебе, малышка, я скорее привязана, хотя и сильнее, чем…
— Нет, не надо! — остановила ее Молли, прикрыв ладошкой губы. — Не говори, не хочу слушать. Напрасно я спросила: заставила тебя лгать!
— Почему, Молли? — удивилась Синтия, в свою очередь пристально вглядываясь в лицо подруги. — Что с тобой? Можно подумать, ты сама к нему неравнодушна.
Кровь бросилась к лицу, потом медленно отступила, дав возможность говорить, и Молли сказала правду, хотя и не полностью.
— Да, я его люблю, люблю, как сестра, и горжусь воспоминаниями о его братском отношении ко мне, а тебя люблю вдвойне за то, что выбрала его.
— Право, комплимент не велик! — рассмеялась Синтия, с удовольствием выслушивая похвалы жениху и даже стремясь слегка его принизить, чтобы вызвать новую волну восхищения.
— Он слишком благороден, умен и образован для такой глупой девушки, как я, но даже ты признаешь, что совсем не красив и довольно неуклюж. А я люблю все красивое: вещи, цветы, людей…