— Меня ждут в столовой? Но кто?
Мистер Гибсон вошел в комнату и закрыл за собой дверь, чтобы немного побыть в одиночестве. Положив ладони на каминную полку и опустив на них голову, он попытался унять бешеный стук сердца и успокоиться.
Дверь открылась. Он понял, что вошла Молли, прежде чем услышал изумленный возглас:
— Папа!
— Тише! — Мистер Гибсон резко обернулся. — Закрой дверь и подойди.
В явном недоумении она приблизилась, и мысли сразу обратились к Хемли-холлу.
— Что-то с Осборном?
Если бы мистер Гибсон не был настолько взволнован и мог рассуждать здраво, то этот вопрос его бы успокоил, но вместо того, чтобы искать утешения в побочных обстоятельствах, он строго спросил:
— Молли, до меня дошли слухи, что ты поддерживаешь тайные отношения с мистером Престоном: встречаешься в укромных местах, передаешь письма. Это так?
Хоть мистер Гибсон и заявил, что не верит сплетням, и действительно в глубине души не верил, голос его звучал жестко и холодно, лицо было бледным и угрюмым, а взгляд безжалостно вонзался в глаза дочери. Молли задрожала, но не попыталась спрятаться от этого неумолимого взгляда. Если она и молчала, то лишь потому, что в этот момент стремилась соотнести свою роль с ролью Синтии. Пауза длилась всего мгновение, однако для того, кто ждал бурного отрицания, этого было достаточно. Мистер Гибсон взял дочь за руки и, не сознавая, что делает, до боли сжал запястья. Молли вскрикнула, и только после этого хватка ослабла. Девушка со слезами взглянула на свои руки, не в силах поверить, что отец мог применить физическую силу. В тот момент данное обстоятельство показалось куда более неожиданным, чем то, что он узнал о случившемся, пусть даже в грубо искаженной форме. Молли по-детски протянула к отцу руку, но если ожидала жалости, то просчиталась.
— Ничего страшного, скоро пройдет, — произнес мистер Гибсон, едва взглянув на красный след. — Ответь на вопрос: ты встречалась… с этим человеком наедине?
— Да, папа, но не думаю, что поступила дурно.
Мистер Гибсон сел в кресло и горько усмехнулся:
— Ах вот как! Что же, придется как-то это пережить. Утешает, что твоя мама не дожила до этого дня. Значит, это правда… а я не верил, смеялся над их болтовней. Стало быть, это я круглый дурак!
— Папа, это не мой секрет, иначе ты узнал бы все и сразу. Да, ты огорчен, я понимаю: ведь до сих пор никогда тебя не обманывала. — Молли попыталась взять отца за руку, но он засунул ладони в карманы и опустил голову, с преувеличенным вниманием рассматривая рисунок ковра. Тогда она умоляюще воскликнула: — Папа! Разве я тебя когда-нибудь обманывала?
— Откуда мне знать? Бог весть, что еще всплывет!
— С каких пор ты стал верить сплетням? — в отчаянии вопросила Молли. — Какое им всем до меня дело?
— Каждый считает своим долгом облить грязью девушку, нарушившую элементарные правила приличия.
— Папа, ты несправедлив! Никаких приличий я не нарушала. Хочешь знать подробности? Слушай. Однажды встретила мистера Престона — в тот вечер, когда ты меня высадил из коляски и пешком отправил через Кростон-Хит, — и с ним был еще… кое-кто (имя назвать не могу). Второй раз встретила его уже специально, один на один, в Тауэрс-парке. И это все, папа. Больше ничего сказать не могу. Ты должен мне верить.
Мистер Гибсон невольно смягчился: слова прозвучали с неоспоримой убедительностью, — но минуту-другую сидел молча, а потом поднял голову и впервые взглянул на дочь. Лицо его оставалось очень бледным и хранило печать последней предсмертной искренности, когда истинное выражение не прикрыто жалкими попытками сохранить условность.