— Ради меня!
— А у меня есть выбор? — мрачно усмехнулся мистер Гибсон. — Разве что добраться до Престона…
— Поверь, это не лучший исход: сплетен станет еще больше. А ведь в конечном итоге он не так уж и виноват. Нет, виноват, конечно, но ко мне отнесся хорошо, — добавила Молли, вдруг вспомнив слова Престона, произнесенные при виде мистера Шипшенкса: «Вы не сделали ничего постыдного».
— Ты права: ссоры следует любым способом избегать, особенно если задета честь женщин, — но рано или поздно все равно придется побеседовать с Престоном и объяснить, что не стоило ставить мою дочь в двусмысленное положение.
— Он и не ставил: вообще не знал, что я приду, и никак не ожидал меня увидеть. И, если бы смог, конверт не взял бы.
— Все это тайна, но чужая, а я не хочу, чтобы моя дочь была замешана в чужие тайны.
— Но что же делать? А ведь есть и еще одна тайна, которую я обязана хранить, и ничего здесь не изменить.
— Хорошо, что ты не главное действующее лицо в этой ситуации, даже если второстепенной роли избежать не удалось. Итак, очевидно, придется уступить тебе и сделать вид, что ничего не происходит?
— А что, есть другие варианты, учитывая обстоятельства?
— Действительно, вариантов нет.
На миг глаза Молли наполнились слезами: девушке, никогда ни о ком не сказавшей недоброго слова, тяжело сознавать, что весь мир ополчился против нее, — но она тут же справилась с собой и даже смогла улыбнуться:
— Это почти так же, как удалять зуб: сначала страшно, а потом такое облегчение! Было бы куда тяжелее, если бы я действительно что-нибудь натворила.
— Синтия должна знать… — начал мистер Гибсон, но Молли тут же коснулась пальцами его губ.
— Папа, не надо ничего говорить: ни подозревать, ни обвинять, — иначе Синтия уйдет из дома. Ей гордость не позволит жить здесь, потому что у нее нет другого защитника, кроме тебя. А Роджер! Ради Роджера ты никогда не скажешь и не сделаешь ничего такого, что могло бы заставить Синтию уехать. Он доверил свою избранницу нам: беречь, заботиться, пока его нет. Ах, даже если бы она оказалась порочной, а я бы совсем ее не любила, то все равно берегла бы для него. Но в душе она хорошая, и я искренне ее люблю. Не обижай ее, папа: помни, что она целиком от тебя зависит!
— Господи, как было бы хорошо в мире без женщин. Они способны напрочь лишить разума. Из-за тебя совсем забыл, что еще час назад должен был посетить бедного старого Джоба Хаттона.
Молли подставила губы для поцелуя.
— Ты ведь не сердишься на меня? Правда, папа?
— Поди прочь! — заявил мистер Гибсон, целуя дочь. — Если и не сержусь, то зря: это ж надо умудриться устроить в городе такой переполох!
Молли хоть и храбрилась, но досталось ей больше отца. Мистер Гибсон держался в стороне от сплетен, а она постоянно оказывалась в самой их гуще. Миссис Гибсон простудилась и не смогла участвовать в добром старомодном обмене визитами, вызванном приездом двух хорошеньких, но невоспитанных племянниц миссис Даус, которые смеялись, болтали и были бы рады флиртовать с мистером Эштоном, если бы тот смог понять отведенную ему роль. Мистер Престон не принимал приглашения на чаепития с такой же неизменной готовностью, как в прошлом году, поэтому нависшая над Молли тень не затронула его — партнера в тайных встречах, столь значительно поколебавших женскую добродетель Холлингфорда. Саму Молли продолжали приглашать на прежних основаниях, поскольку считали невозможным затронуть доброе имя мистера и миссис Гибсон, однако в воздухе висел молчаливый протест. Все держались вежливо, но никто — сердечно. Поведение окружающих ощутимо отличалось от недавнего одобрительного покровительства, хотя в чем именно, она не смогла бы определить. Несмотря на чистую совесть и храброе сердце, Молли остро чувствовала, что ее лишь терпят, но не приветствуют. От нее не укрылся громкий шепот двух мисс Окс. Впервые увидев героиню свежего скандала, они принялись ее разглядывать и, даже не пытаясь понизить голос, критиковать внешность. Молли возблагодарила судьбу за то, что отец не был любителем наносить визиты, если те не были связаны с посещением больных, и даже за то, что мачеха чувствовала себя слишком слабой, чтобы выезжать, — настолько обидным казалось отношение окружающих. Даже мисс Кларинда Браунинг — давняя добрая подруга — разговаривала с ней холодно и сдержанно, ибо так и не услышала от мистера Гибсона ни единого слова в ответ на самоотверженный подвиг, который совершила, передав ему все городские сплетни о дочери.
И только мисс Фиби относилась к Молли с еще большей нежностью, и это ранило самолюбие девушки куда сильнее, чем все унижения вместе взятые. Мягкая рука, сжимавшая под столом ладонь, чтобы успокоить, стремление постоянно вовлечь в разговор трогали Молли едва ли не до слез. Иногда бедная девушка спрашивала себя, не плод ли ее воображения изменения в поведении окружающих. Если бы не разговор с отцом, разве почувствовала бы разницу? Она старалась не расстраивать его и переживала постоянные мелкие уколы самостоятельно, как могла, даже не пыталась избегать участия в увеселениях и светских мероприятиях Холлингфорда. Лишь однажды нарушила свое правило, когда отец сказал, что его беспокоит кашель миссис Гибсон, а потому Молли лучше отказаться от вечера у миссис Гуденаф, на который были приглашены все трое, но должна была отправиться только она. Сердце радостно подпрыгнуло, но она тут же осудила себя за избавление ценой чужих страданий.