— Да, отчет на трех страницах о пересечении Ла-Манша, в то время как тебе рассказы о моде, о парижской жизни, театрах… Но, судя по всему, такая уж доля у бедной матери: ожидать доверительных писем не приходится.
— Прочтите это: в нем нет ровным счетом ничего особенного.
— Только подумать: отдать предпочтение тебе, в то время как мое бедное сердце изнывает от тоски так, что жизнь порой становится невыносимой!
Некоторое время обе сидели в угрюмом молчании, а потом миссис Гибсон опять заговорила:
— Может, поделишься новостями о своей поездке, Молли? Сердце Роджера разбито? Наверное, он ни о чем другом и думать не может: все тоскует да вздыхает по Синтии?
— Нет, ни разу о ней даже не упомянул.
— Никогда не верила, что он серьезно влюблен, иначе не отпустил бы ее так легко.
— Вряд ли Роджер что-то мог сделать. Когда после возвращения приехал к нам, чтобы поговорить, Синтия уже была обручена с мистером Хендерсоном: тот подоспел утром, — возразила Молли с излишней горячностью.
— Ах, моя бедная голова! — воскликнула миссис Гибсон, сжимая виски. — Сразу видно, что ты вернулась из дома, где живут здоровые, энергичные и — прости, что отзываюсь так о твоих друзьях — плохо воспитанные люди. Так громко говоришь! Но пожалей меня, Молли. Итак, Роджер совсем забыл Синтию, правда? О, до чего же мужчины непостоянны! Помяни мои слова: в следующий раз влюбится в какую-нибудь знатную даму! Его признали героем научного мира, а он так слаб, что сразу сдастся и сделает предложение благородной особе, которая захочет за него выйти не больше, чем за собственного лакея.
— Вряд ли такое случится, — твердо возразила Молли. — Для этого Роджер слишком умен.
— Всегда считала ум его главным недостатком: ум и холодное сердце! Возможно, сочетание ценное, но для меня отвратительное. Согрейте меня сердечным теплом, пусть даже в сочетании с экстравагантностью чувства, ограничивающей суждение и приводящей к романтизму! Бедный мистер Киркпатрик! Он обладал именно таким характером! Я постоянно твердила, что его любовь ко мне полна романтических излишеств. Кажется, я рассказывала, как однажды он прошел больше трех миль под дождем, чтобы купить мне маффин?
— Да, — подтвердила Молли. — Очень благородно с его стороны.
— И очень неразумно! То, что ваши умные, хладнокровные, ничем не примечательные мужчины даже не подумают сделать. С его-то кашлем и прочим.
— Надеюсь, он не пострадал после этого подвига? — спросила Молли, пытаясь любым путем увести разговор подальше от Хемли-холла, из-за которого у них с мачехой всегда возникали разногласия и она не могла сдержать чувств.
— По-моему, после того рокового дня он больше и не оправился. Жаль, что ты его не знала. Иногда спрашиваю себя, что было бы, если бы моей родной дочерью оказалась ты, а Синтия — дочерью твоего дорогого папочки. И при этом мистер Киркпатрик и твоя мама остались в живых. Люди много твердят о естественной близости. Вот вопрос для философов.
Миссис Гибсон задумалась над ситуацией, которую вообразила, а Молли с тревогой ей проговорила:
— Хотелось бы знать, как там бедный малыш.
— Несчастное дитя! Как только представишь, насколько неуместно его долгое существование, сразу понимаешь, что смерть стала бы благом.
— Мама, о чем вы? — потрясенно воскликнула Молли. — Напротив, все ценят его жизнь как самое дорогое сокровище на свете! Вы ни разу его не видели! Это самый очаровательный, самый красивый и добрый малыш на свете! Что вы говорите?
— Не трудно понять, что сквайр предпочел бы более благородного наследника, чем сын французской гувернантки, с его-то амбициями по поводу древности рода, семьи и прочего. Наверное, Роджер, неизбежно считавший себя наследником брата, унижен внезапным появлением самозванца, да еще и наполовину француза!