— Не думаю, — возразил супруг.
— Вот вам лекарство, мама! — провозгласила Молли, входя с письмом в руке. — От Синтии.
— Ах, милая посланница добрых вестей! Кажется, где-то упоминается языческое божество, в чьи обязанности входило приносить известия. Письмо отправлено из Кале! Они возвращаются! Она купила мне шаль и шляпку. Ах, дорогое создание! Всегда прежде думает о других, а потом о себе: даже богатство ее не испортило. У них осталось всего две недели отпуска! Дом еще не совсем готов, поэтому они приедут сюда. Итак, мистер Гибсон, придется немедленно купить у Уотсона обеденный сервиз, который мне так давно нравится! Для Синтии это родной дом. Уверена, что так! Вряд ли на свете найдется еще один человек, принявший падчерицу как родной отец! А тебе, Молли, срочно необходимо новое платье.
— Ну-ну! Не забывай, что я принадлежу к прошлому поколению, — урезонил жену мистер Гибсон.
— А Синтии все равно, что я ношу, — отозвалась Молли, раскрасневшись от радостной перспективы встречи.
— Нет. Но Уолтер непременно все заметит. Он очень внимателен к одежде. А я не хочу уступать дорогому папе: если он хороший отчим, то я хорошая мачеха и не желаю, чтобы падчерица выглядела обделенной. Кстати, мне тоже нужно новое платье. Иначе покажется, что у нас нет другой одежды, кроме той, в которой мы приехали на свадьбу!
Однако Молли решительно отвергла идею новых нарядов и заявила, что если Синтия и Уолтер намерены приезжать в гости часто, то должны видеть родных такими, как в жизни: и в одежде, и в привычках, и в знакомствах. Когда мистер Гибсон ушел, миссис Гибсон мягко пожурила падчерицу за упрямство:
— Могла бы позволить попросить для тебя новое платье, зная, как мне понравился узорчатый шелк у Брауна. А теперь, когда ты ничего не получишь, мне неудобно просить его для себя. Учись тонко понимать скрытые желания окружающих. Но в целом ты добрая, хорошая девочка, и я хочу… да, знаю, чего хочу, вот только дорогой папа не любит, чтобы об этом говорили. Ну а теперь укрой меня пледом. Постараюсь задремать и увидеть во сне дорогую Синтию и новую шаль!
Примечание
Здесь история обрывается без надежды на продолжение. Роман, обещавший стать завершающим произведением жизни, превратился в мемориальный труд. Еще несколько дней, и мы увидели бы финальную главу, увенчанную свадебными венками и яркими цветами, а теперь приходится печатать другое завершение романа — один из тех белых обелисков, которые стоят разбитыми на церковном кладбище [55].
Но если роман не доведен до конца, необходимо дополнить его достоверно известными нам завершающими подробностями. Мы знаем, что Роджер Хемли женился на Молли, и это главное. Собственно, можно больше ничего не говорить, но если бы автор продолжала жить и писать, наверняка опять отправила бы своего героя в Африку, в края, далекие от Хемли-холла. Не приходится выбирать между дальним расстоянием и продолжительным временем. Сколько часов в сутках, если проживаете их вдали от счастья, которое вам принадлежит? Сколько, если от источников Топинамбо сердце десять раз в день летит, как почтовый голубь, к единственному источнику добра и возвращается, не доставив весточки? Значительно больше, чем можно сосчитать, — так почувствовал Роджер. Дни складывались в недели и отделяли его от той минуты, когда Молли подарила единственный цветок. Уже миновали месяцы после разрыва с Синтией, в чьих достоинствах он начал сомневаться прежде, чем понял, что она не стоит надежды. Если такими были его дни, то из чего же складывалась медленная процессия недель и месяцев, проведенных в одиночестве, вдали от родных мест? Они тянулись, словно годы домашней жизни, наполненные уверенностью в свободном постоянстве Молли. В результате задолго до завершения экспедиции все, что было связано с Синтией, покинуло сознание Роджера, ум и сердце наполнили новые мысли и переживания.
Роджер благополучно вернулся на родину. Увидел Молли, вспомнил, что время расставания могло показаться ей гораздо короче, чем ему, и снова испытал страх, что она сочтет его легкомысленным и непостоянным. Поэтому молодой джентльмен, столь уверенный в себе и твердый в научных вопросах, с трудом нашел смелость, чтобы поведать о своей любви и надежде, и мог бы потерпеть поражение, если бы не начал с того, что показал тот самый цветок, который Молли когда-то выбрала из букета. Можно лишь вообразить, насколько очаровательной предстала бы сцена в описании миссис Гаскелл, если бы она дожила до этой точки сюжета. Но мы твердо знаем, что все подробности, особенно относительно того, что говорила, делала и как выглядела Молли, оказались бы восхитительными.
Роджер и Молли поженились. Если кто-то из двоих испытал большее счастье, то это Молли. Мужу не потребовалось заимствовать средства из небольшого состояния, причитающегося сыну бедного Осборна, поскольку он получил место профессора в крупном научном учреждении и завоевал прочное положение в просвещенном мире. Сквайра Хемли брак сына чрезвычайно порадовал, а невестка сразу стала ему родной дочерью. Если кто-то испытал страдания, то только мистер Гибсон, но принял партнера, чтобы иметь возможность время от времени ездить в Лондон, гостить у дочери и зятя и отдыхать от миссис Гибсон. О том, как сложилась после замужества жизнь Синтии, автор поведала нам не много. Действительно, вряд ли здесь что-то можно добавить, разве что рассказанный миссис Гаскелл один очень характерный анекдот. Однажды, когда Синтия вместе с мужем гостила в Холлингфорде, из случайного замечания мистера Гибсона мистер Хендерсон узнал, что семья близко знакома со знаменитым путешественником и ученым Роджером Хемли. Синтия ни разу о нем не упомянула. Какой чудесной предстала бы сцена в живом, талантливом описании!
Однако бесполезно вздыхать о том, что еще смогла бы сделать нежная и сильная рука, уже не способная создать ярких образов, подобных Молли Гибсон и Роджеру Хемли. В этих кратких заметках мы уже изложили все известное о планах автора на завершение романа. Оставалось написать последнюю главу, так что не стоит глубоко сожалеть о литературной потере. Больше того: все, кто был знаком с миссис Гаскелл, скорбят не столько о романистке, сколько о женщине — одной из добрейших и умнейших в своем времени. И все же с точки зрения литературы ранняя смерть вызывает глубокое сожаление. Роман «Жены и дочери», а также предшествовавшая ему очаровательная небольшая повесть «Кузина Филлис» и роман «Поклонники Сильвии» показали, что в последние пять лет жизни миссис Гаскелл открыла новую страницу творчества — полную юношеской свежести души и кристальной ясности ума. Ум миссис Гаскелл всегда отличался редкой живостью и остротой, но сейчас исчезла даже малейшая дымка. Прочитав эти последние книги Элизабет Гаскелл, вы почувствуете, как автор уводит вас из отвратительного порочного мира, полного эгоизма и низменных страстей, в другой, где много слабости, много ошибок, страданий и горестей, но где людям удается найти спокойную, цельную жизнь, а главное — поймете, что этот мир так же реален, как и тот, прежний. Каждая страница сияет добротой и мудростью. Здесь мы встречаем чистый разум, обращенный к чувствам и страстям, живущим в ищущих спасения душах, а не к тем, что гниют во мраке. Этот дух особенно отчетливо присутствует в последних произведениях автора: повести «Кузина Филлис» и романе «Жены и дочери». Обе эти работы доказывают, что конец жизни вовсе не означает спуск в сырую туманную долину, а напротив, символизирует восхождение к чистому воздуху устремленных в небеса холмов.
Здесь мы ничего не говорим о проявленных в последних произведениях чисто интеллектуальных качествах. Через двадцать лет этот вопрос может оказаться главным, однако перед свежей могилой трудно так думать. Одно несомненно: как произведения искусства и результаты жизненного наблюдения последние книги миссис Гаскелл занимают центральное место среди высших художественных достижений нашего времени. В «Кузине Филлис» есть непревзойденная во всей современной литературе сцена, где после заготовки сена вместе с работниками Холман заканчивает день псалмом. То же самое можно сказать о сцене последнего романа, где после ссоры отца с Осборном Роджер приходит к нему в кабинет, чтобы выкурить трубку. В этих сценах, сменяющих друг друга подобно драгоценным камням ожерелья, мало той осязаемой субстанции, которую смог бы «схватить» заурядный автор. Его перу недостаточно «материала» в полудюжине крестьян, распевающих в поле гимны, или в сердитом старом сквайре, курившем трубку вместе с сыном. Еще меньше интересного он нашел бы в горестях девочки, против воли отправленной в гости в полный чужих людей богатый дом. Но именно в подобных описаниях творческий гений проявляется с недостижимо яркой силой. То же самое относится и к персонажам произведений миссис Гаскелл. Характер Синтии — один из самых сложных в наше время. Совершенное искусство всегда скрывает трудности, которые преодолевает, и мы до тех пор не понимаем достоинств образа, пока не пытаемся проследить процесс создания характера Тито в «Ромоле»[56]. Конечно, Синтия не настолько сложна и великолепна, как это грандиозное порождение искусства и мысли — редчайшего искусства и глубочайшей мысли, — но также принадлежит к образам, способным родиться только в большом, чистом, гармоничном и справедливом уме, а явиться на свет из-под руки, послушной тончайшим движениям мысли. С этой точки зрения Синтия представляет собой более важное творческое достижение, чем деликатно, тонко и правдиво изображенная Молли. Сказанное о Синтии в полной мере относится к Осборну Хемли. Убедительная передача такого ускользающего характера является столь же показательным испытанием мастерства, как безупречный рисунок ноги или руки — на первый взгляд несложный, а на деле почти неисполнимый. Со времени «Мери Бартон» миссис Гаскелл представила дюжину образов более впечатляющих, чем Осборн Хемли, однако ни одного столь же идеально законченного.
Необходимо отметить еще один момент, имеющий серьезное и обобщенное значение. Да, здесь не место для критики, и все же поскольку мы говорим об Осборне Хемли, трудно не указать на особый пример тончайших представлений, ощутимый во всех значительных произведениях. Автор показывает Осборна и Роджера — двух мужчин, с точки зрения описания являющих собой совершенно разный тип. Они не похожи ни внешне, ни внутренне. У них разные вкусы, разные манеры и разные жизненные пути. Это люди, с точки зрения общества незнакомые между собой. И все же никогда братская кровь не сказывалась и не проявлялась так явственно, как в отношениях Осборна и Роджера Хемли. Естественное изображение этого свойства уже стало бы огромным достижением мастера, однако представление «сходства в различии» настолько органично, что мы даже не задумываемся о нем, как не задумываемся о присутствии на одной ветке ягоды и цветка — это «мастерство превыше мастерства». Собирая ежевику, всегда видим рядом ягоды и цветы, но не удивляемся несоответствию и даже не задумываемся о странной игре природы. Более слабые писатели, пусть даже весьма известные, ухватились бы за «контраст», полагая, что усиливают драматизм сюжета. Автору «Жен и дочерей» подобная дешевая анатомия кажется ненужным отступлением от основной линии. Люди в романе рождаются естественным способом, а не создаются, как монстр Франкенштейна, поэтому, когда сквайр Хемли женился, его мальчики вполне естественно появились на свет разными — как ягода и цветок на ветке ежевики. Миссис Гаскелл не считает нужным это обсуждать. Подобного различия следовало ожидать от союза сельского помещика с воспитанной в столице образованной, утонченной особой, которую он выбрал в спутницы жизни. Взаимная привязанность молодых людей, их доброта (и в старом, и в новом смысле слова) — не что иное, как продолжение тех неосязаемых нитей любви, которые связывают отца и мать крепче уз родства.
Однако мы не позволим себе и дальше писать в том же духе. Нет необходимости объяснять понимающим читателям, что является и что не является настоящей литературой; рассказывать, что миссис Гаскелл была одарена наивысшими художественными способностями из тех, что доступны человечеству. Больше того: на склоне ее дней творческие способности созрели и обрели новую силу и красоту, подарив нам лучшие литературные произведения из всех созданных на английском языке. А сама она была такой, какой предстает в своих книгах: мудрой и доброй.
Примечания
1
Э. Гаскелл помещает действие романа в прошлое. Основные события развиваются в конце 1820 — начале 1830-х гг. —