Даниэль Деронда

Однако на самом деле Грандкорт никогда не отказывался от миссис Глэшер. Страсть к ней захватила его на долгие годы, и хотя уже давно умерла, как мелодия разбитой флейты, оставила после себя глубокий след. Три года назад, поле смерти ее мужа, он даже подумывал на ней жениться – согласно обещанию, не раз данному им во времена пылкой влюбленности. Грандкорт был даже готов заплатить за развод, однако муж не давал согласия, поскольку не собирался снова жениться и не желал, чтобы газеты выставляли напоказ его личную жизнь.

Чувства миссис Глэшер со временем изменились в противоположную сторону. Поначалу она относилась к возможности брака сравнительно беззаботно. Ей хватало и того, что она избавилась от неприятного мужа и обрела блаженство в объятиях восхитительного любовника – молодого, красивого, пылкого, обладавшего манерами, достойными состоятельного джентльмена, успевшего повидать если не все, то многое. Сама она была страстной, живой особой, отзывчивой к обожанию и раздраженной пятью годами супружеской грубости. Двусмысленность положения не беспокоила ее. Единственное, что портило картину нового прекрасного мира, это воспоминание об оставленном трехлетнем сыне. Но мальчик через два года умер, и новые дети со временем изгладили память о нем. Однако годы изменили не только контур лица и шеи. Мысль о том, что Грандкорт обязан на ней жениться, властно овладела сознанием, превратившись в главную страсть. Прежде казавшаяся неважной двусмысленность положения болезненно отражалась на детях, которых миссис Глэшер искренне любила. Иного повода для раскаяния, кроме этого, она не знала. Женитьба Грандкорта полностью исправила бы ситуацию: дети увидели бы мать в достойном положении и сами получили бы достойное место в обществе, а сын стал бы законным наследником отца. Тоска по желанному и логичному результату придавала чувствам Лидии высшее значение. Любовь к Грандкорту давно переросла в тревожное стремление получить почетное звание супруги, и в то же время миссис Глэшер не искала в браке другого счастья, кроме удовлетворения материнской любви и гордости. Ради достижения поставленной цели она была готова с трагической твердостью молча пережить любые унижения. Зная упорный характер Грандкорта, ей хватило проницательности не испытывать его терпение страстными мольбами и бурными сценами. Его непредсказуемость и склонность жестко противостоять просьбам рождала в душе обоснованный страх – впрочем, как и в душе каждого, кто чего-то от него хотел. Время открывало в характере Грандкорта черты, которые невозможно было заметить в поведении молодого любовника с красивым лицом и деликатными манерами. Однако сдержанность дорого стоила этой пылкой женщине, и в сердце накопилась сильная горечь: спрятанное жало копило яд. Миссис Глэшер полностью зависела от Грандкорта, поскольку, не скупясь на расходы, он действовал исключительно по собственному усмотрению. Мечтая о замужестве, ничего другого она не желала. Он же заявил, что не станет улаживать дела наследства иначе, как посредством завещания, и никогда не поступит против своей воли. Представляя варианты будущего, миссис Глэшер часто думала, что даже если Грандкорт не женится на ней, другого – законного – сына у него может и не быть, и тогда ее мальчик, точная копия отца, будет назван наследником большей части его состояния. Однако брак с Грандкортом не казался уж таким невозможным: даже Лаш разделял это мнение, сказав как-то, что, зная патрона, готов держать пари, что в конце концов она одержит победу. На самом же деле, заключив, что Грандкорт облюбовал Диплоу для завоевания мисс Эрроупойнт, хитрец счел нужным поддерживать этот замысел, считая его молчаливым отказом от женитьбы на миссис Глэшер, долгие годы остававшейся на милости причуд и капризов патрона. Однако оба варианта потерпели фиаско, едва на сцене появилась Гвендолин. Вполне естественно, что миссис Глэшер с готовностью поддержала план Лаша устранить новую опасность, воздвигнув в сознании избранницы препятствие, которое считала непреодолимым.

Вскоре Лидия услышала от Лаша об отъезде мисс Харлет и возможном избавлении от опасности, однако письма с известием о том, что угроза не только вернулась, но и стала вполне определенной, не получила. Она по обыкновению написала Грандкорту, но ответа пришлось ждать дольше обычного. Из письма явствовало, что он намерен приехать в Гэдсмер. Миссис Глэшер ожидала его появления и не теряла надежды – разве мы не склонны ждать от других исполнения наших желаний? – что, уязвленный неудачным ухаживанием, он вернется к прежнему намерению жениться на ней.

Грандкорт отправился в Гэдсмер с двумя важными целями: лично сообщить новость о предстоящей женитьбе, чтобы поставить в истории финальную точку, и забрать у Лидии бриллианты своей матушки, которые когда-то давно отдал, желая, чтобы она носила фамильные драгоценности. Бриллианты вовсе не были крупными, но все же стоили несколько тысяч фунтов, а потому Грандкорт испытывал настоятельную потребность получить драгоценности, чтобы впоследствии преподнести жене. Прежде, когда он просил Лидию вернуть бриллианты, чтобы поместить их в банк и тем самым обеспечить сохранность, она невозмутимо и твердо отказывалась, заявляя, что в ее руках они находятся в безопасности, и в конце концов пообещала: «Если когда-нибудь женишься на другой, я сразу все отдам».

В то время Грандкорт не имел причин настаивать, а обычное его стремление показывать власть, разочаровывая людей или внушая им гнев, который они не осмеливались проявить, никогда не проявлял в отношении Лидии. Строгий судья мог бы сказать, что угнетенное положение зависевшей от него женщины служило основанием для торжества мужского самолюбия. Однако в терпении Грандкорта по отношению к миссис Глэшер было и кое-что еще: до сих пор не исчезнувшее ее влияние над ним. Именно это влияние, когда-то придававшее жизни пикантность, ныне отсутствующую снова и снова побуждало его оставаться в плену прошлого, вместо того чтобы шагнуть навстречу будущему, но сейчас жажда новых ощущений победила и настоятельно потребовала действий.

Миссис Глэшер сидела в солнечной комнате, где обычно проводила утренние часы в окружении детей. Большое окно открывало вид на широкую гравийную дорогу и спускавшийся к ручью газон. Повсюду – на невысоком черном комоде, старинном дубовом столе, обитых коричневой кожей креслах – лежали игрушки, книжки и детская одежда: те милые вещицы, на которые со снисходительной улыбкой взирала с портрета изображенная пастелью матушка. Все дети были в сборе. Сидевшие у окна, вокруг Лидии, три девочки являли собой ее миниатюрные копии – темноглазые брюнетки с точеными чертами и ярким румянцем; изящные носики и тонкие изогнутые брови выглядели совершенными, как у крошечных женщин. При этом старшей из сестер едва исполнилось девять лет. Мальчик сидел на ковре в некотором отдалении и, склонив светлую голову над животными из Ноева ковчега, повелительным, угрожающим тоном что-то внушал каждому зверю и время от времени облизывал пятнистых тварей, чтобы выяснить, не слезет ли краска. Мать занималась французским языком со старшей дочкой – Жозефиной, а остальные девочки так смирно и красиво сидели с куклами в руках, что вполне могли бы позировать для окружения Мадонны. Туалет миссис Глэшер отличался особой тщательностью: она каждый день напоминала себе, что Грандкорт может появиться в любую минуту. Несмотря на нервное истощение, профиль сохранил совершенную красоту. Волнистые локоны и четко очерченные брови выразительно оттенялись бархатным платьем бронзового цвета и изысканно гармонировали с золотым колье, много лет назад застегнутым Грандкортом на ее стройной шее. Нельзя сказать, что собственный облик радовал Лидию. При взгляде в зеркало она только и думала: «Как же я постарела!» – но все же старалась сохранить и подчеркнуть остатки былой красоты. Однако дети целовали ее бледные щеки, по-прежнему считали ее самой красивой на свете, и в этой любви сейчас заключался главный смысл ее жизни.

Неожиданно миссис Глэшер отвлеклась от книги Жозефины и прислушалась.

– Тише, дорогая! Кажется, кто-то идет.

Маленький Хенли вскочил.

– Мама, может быть, это мельник с моим осликом?

Не получив ответа, мальчик подошел к матери и настойчиво повторил вопрос. В это время дверь открылась, и слуга объявил о прибытии мистера Грандкорта. Миссис Глэшер в волнении поднялась. Хенли нахмурился, расстроившись, что пришел не мельник, а девочки робко подняли на вошедшего темные глаза. Никто из детей не испытывал особой приязни к этому джентльмену. Больше того, когда гость поцеловал руку миссис Глэшер и хотел погладить Хенли по голове, тот принялся отбиваться. Девочки со смирением вытерпели поцелуи в лоб, но были рады, когда их отправили в сад, где они тут же принялись болтать, танцевать и играть с собаками.

– Откуда ты приехал? – спросила миссис Глэшер, когда Грандкорт снял шляпу и пальто.

– Из Диплоу, – ответил он, сев напротив, но она сразу заметила его пустой, равнодушный взгляд.

– Должно быть, ты устал.

– Нет, я отдохнул на узловой станции. Путешествия на поезде всегда страшно скучны. Но я успел выпить кофе и покурить.

Грандкорт достал из кармана платок, вытер лицо и, вернув платок на место, сосредоточил взгляд на своих безупречно начищенных ботинках, как будто напротив сидела незнакомка, а не трепещущая женщина, для которой каждый его жест, каждое слово означали надежду или отчаяние. Однако он был сосредоточен на предстоящей беседе, но представьте, насколько разнились чувства погруженной в болезненную зависимость женщины от чувств мужчины, который за прошедшие годы охладел до равнодушного упрямства.

– Я ждала твоего приезда. Писем так давно не было: должно быть, в Гэдсмере недели тянутся дольше, чем в Диплоу, – проговорила миссис Глэшер.

– Да, – протянул Грандкорт, – но ведь перечисленные в банк деньги наверняка получила.

– Да, – коротко подтвердила миссис Глэшер, заметив холодность возлюбленного. Прежде – во всяком случае, так ей казалось – Грандкорт обращал на нее и детей куда больше внимания.

– Да, – повторил он, теребя бакенбарды и по-прежнему не поднимая глаз. – Сейчас время мчится с бешеной скоростью, хотя обычно тянется невыносимо медленно. Тебе известно, как много всего произошло. – Здесь он впервые поднял взгляд.