И он вздохнул.
— Выберете себе кого-нибудь. Напрасно скисла моя жизнь. Ответит за неё Бог и Польша, наша мать, а за ней кардинал Коммендони. Теперь всё мне безразлично, лишь бы дожить до конца.
Радзивилл, который неоднократно слышал подобные жалобы, часто выходящие из королевских уст, опустил голову и сказал:
— Всё ещё перед вашим королевским величеством, не пожилой возраст.
— Здоровье уничтожено.
— Оно может поправиться, с Божьей помощью.
Август покачал головой.
— И не хочу, — сказал он, — жизни. Лишь бы без мучений её окончить. Мучаюсь воспоминаниями. Вы не знаете моих бессонных ночей, ночей кошмарных снов, когда вся моя потерянная жизнь, когда всё, вырванное у меня, что я любил, встаёт у изголовья и мучает. Это ужасно, ужасно!
Он провёл рукой по лбу и затрясся.
— Елизавета, Барбара вырваны, королева-мать и эта третья, и эти нечистые создания, что окружают меня, умирающего, сегодня, вороны над добычей!
— Почему не прогоните их, ваше величество?
— Минута опьянения, забвения, которой я им обязан, также что-то стоит.
И он замолчал.
— Ваше величество, позволите сенаторам поговорить об общественных делах.
— Нет, нет, оставьте меня в покое, мне нужен отдых.
— Также есть много частных.
— Думайте, думайте, у меня нет головы.
Радзивилл заметил две слезы, которые покатились по бледному и исхудавшему лицу короля и стекли на бороду. Наступила минута молчания, печальная и торжественная.
— Всё кончено! — сказал, говоря как бы себе, Август, потом с уже более весёлым и изменившимся лицом он повернулся к Радзивиллу.
— Нужно насыщать тело, когда душу уже нельзя! — добавил он.