— В плену! — грустно повторила Анна. — И долго вы в нём оставались?
— Больше десяти лет, княгиня.
При звуке голоса пана Чурили она снова подняла на него глаза и, будто бы отталкивая возвращающиеся странные воспоминания, прибавила:
— А как же из него вышли? Выкупили?
— Я сбежал, княгиня. О! Тяжела была и неволя, и побег, и возвращение к своим! Напрасно я искал, кто бы меня узнал, даже отцу должен был напомнить о себе: дома, в окрестности почти все забыли старого знакомого, некоторые от него отказывались, другие верить ему не хотели.
— Дома? — спросила, очевидно, беспокойная Анна. — Где вы раньше жили?
— В Подолье.
Смущённая княгиня повернулась к старому Чурили.
— Вы мне никогда не упомянали о сыне.
— Я был несправедлив по отношению к его матери, в отношении его. Бог меня покарал и отобрал второго ребёнка. Только теперь я опомнился, но было слишком поздно.
— Каким образом вас взяли в плен? — спросила она, украдкой бросая на него взгляд.
— Я был в одном походе на Днестре, где другие погибли, я даже смерти не нашёл, только тяжёлое рабство.
— Давно?
— Я даже счёт годам потерял, — грустно отрезал Чурили, — больше десяти. Я был потом в Буджаке, в Константинополе, Адрианополе, узником на цепи лавки галеры, в работе, в мытарствах, в болезнях; убежавший, пойманный, битый как животное, презираемый как зверь… Наконец, попав на границу в Кадым, я сбежал.
— С кем вы были на Днестре в этом походе? — спросила, сдерживаясь, Анна.
Старый Чурили глядел то на сына, то на княгиню, его сердце билось молотом, как раньше уже, как в молодые годы, ждал развязки с беспокойством и тревогой.
— С паном князем.
— С моим мужем? — спросила, покраснев, Анна.
— Да.
Она вновь бросила на него взгляд, сильный, полный вопросов и надежды.