Чурили едва мог сдержать себя.
— Где вы жили раньше? Говорите, на Подолье, но в которой стороне?
— Недалеко от Винницы, — сказал Чурили.
Анна, совсем забывшись, со слезами на глазах, дрожа, стала в него всматриваться, и с криком вскочила со стула:
— Это он! Это он!
Тогда довольный этим доказательством неожиданной памяти, Чурили бросился перед ней на колени, но ни слова не мог вымолвить, плакал; Анна упала на стул вся в слезах.
Старик не знал, что делать.
— Да, это я, это я, — сказал наконец Надбужанин, — и спасибо, княгиня, что вы узнали своего старого слугу. Эта минута вознаградила меня за татарский плен, за муки долгих лет, за всё!
— Может ли это быть? Может ли быть? — прервала Анна. — Это не сон? Это вы? И вы могли узнать меня?
— Я вас сразу узнал, когда просил у вас милостыню у дверей князя Соломерецкого, но тогда я не был узнан, ни позже, когда я долго сидел под этим домом.
— Как это? Тот нищий, литовник?
— Это был я.
— Я вас узнать не могла.
— Ничего удивительного! Я вас узнал, потому что те годы, которые меня прибили, смяли, вы плыли тихо, спокойно.
— О! Не говорите этого! Вы не знаете. Ничего не знаете. Эти годы и для меня прошли, оставив следы. Мой ребёнок! Вы знаете судьбу моего ребёнка? Его вырвали, похитили снова…
И она начала плакать.
Старый Чурили беспокойно ходил по комнате, тщетно пытаясь удержать терзающее его чувство.
— Надежда на Бога, — добавил он тихо.
— На одного Бога! — повторила княгиня, будто с упрёком.
— И на ваших друзей! — прибавил с энтузиазмом младший. — Мы найдём его, вернём вам; я сам, я пойду и не покажусь иначе, только с ним.