Иди со мной

- Перед ним я была совершенно беззащитной, - вздыхает мама.

У отца, вроде как, была мохнатая грудь, пулевой шрам под пупком, крепкие плечи все в шрамах и множество родинок на спине. Именно эту спину, расширявшуюся наподобие щита, моя чувствительная родительница полюбила более всего, а я сейчас понимаю все лучше, что без некоторых сведений мог бы и обойтись.

Иду в ванную, беру маленькое зеркало Клары, становлюсь спиной к зеркалу и считаю свои родинки. Потом возвращаюсь к компьютеру.

Родители лежали под одеялом, мать надела фуражку старика, и они пальцами ели холодное мясо. Так вкуснее всего. Вокруг них горели свечки, валялись рюмки.

- Давай бежать отсюда, - сказал отец.

Это предложение упало неожиданно, словно американец. Пьяный отец глядел матери в глаза и гладил ее по бедру. Та поначалу не понимала, что тот конкретно имеет в виду, ведь когда-то она ему уже отказала. В Советском Союзе она жить не станет.

- Убежим на Запад. В Германию. Или в Швецию. Даже в Перу. Туда, где нас не достанут.

У каждого бы закружилось в голове, так что и у мамы тоже. Прошло какое-то время, прежде чем до нее дошло, что по-настоящему старик надумал. Что за бредовая идея? Ей что, все бросить?

А старик сказал, что в противном случае погибнет. С ним произойдет то же самое что и с Кириллом. И его выловят из моря. Вытащат из сожженной "варшавы". Мать подыскивала подходящие слова, в конце концов заметила, что папочка преувеличивает, ведь Платон тоже видел американца, а цветет, пахнет и постоянно смеется.

- Платон закладывает, - предупредил отец. – И на тебя тоже доносит.

Мир задрожал; все то, что они себе наколдовали, показалось хрупким. Я могу только догадываться, что все это, собственно, значит. Сижу себе в безопасности и пишу, у меня есть еда, сигареты и ночь. Ничто мне не грозит, я ничего не боюсь. А они лежали в отчищенной вилле. В саду рос молоденький каштан. Над матерью насмехалась отчищенная до глянца кухня, этот бар и письменный стол, который она стащила для отца с чердака. И спросила, а зачем же все это. Он дал ей дом только лишь для того, чтобы в первую же ночь отобрать – зачем?

Старик объяснил, что виллу он стал оформлять задолго перед американцем, отсюда и все замешательство. Он ни о чем не беспокоился, пока не убили Кирилла.

Матери хотелось знать, как он, собственно, представляет такое бегство, и что случится потом. Ведь там, ему не дадут корабля, чтобы он им командовал.

- Мне нужна только ты, - ответил на это он. – Все остальное оставляю без сожалений. Пока есть ты, я могу и навоз кидать.

Что же, он любил мать больше жизни и сделал бы ради нее все, разве что если вдруг с неба свалится военнослужащий враждебных сил или дружки позовут на выпивку.

Так они и лежали среди свечей, отец доверчиво глядел, а мать размышляла, во что же лезет в этот раз. Ведь он говорил о том, чтобы бросить учебу, родителей, оставить за собой всю жизнь.

Дед с бабушкой едва с ней разговаривали, но ей не хотелось ранить их еще сильнее. Она даже вспоминает, что те заслужили более порядочную дочь. Даже плохая дочка лучше утраченной. А помимо того, жизнь у нее была хорошая. И кто знает, что ждет ее там, за морем?

Отец терпеливо слушал, подчеркивая, что отнесется с уважением к любому решению.

В конце концов, она попросила дать ей время. Через два месяца, в июне, ей предстояло сдавать экзамены. Так тяжело она училась целых четыре года, из-за нее бабуля сидела с газовой трубой. Жалко ведь таких усилий. Она станет дантисткой и вот тогда подумает.

- Я знала, что Шолль меня никак не пропустит, - объясняет мать. – Я страшно боялась и дурацки рассчитывала на то, что дело притихнет, что Едунов забудет, сама уже не знаю. Сынок, ведь тогда мне исполнился всего двадцать один год.