Рядом выпирал грудь Едунов, даже более серьезный, чем могильщик, в офицерском мундире. Раздавленную руку он уже вылечил. Его сопровождали какие-то военные, партийные деятели, ректоры, тому подобные люди. Мама поднималась на цыпочки, задирала голову и восхищалась отцом, этим полубогом, вся восхищенная, одурманенная яркими красками и солнцем, в трепетании флажков и грохоте патриотических песен.
И не она одна. Рядом стояла девица Едунова, что была с ним на пьянке в гарнизонном клубе. Они обменялись взглядами, две любовницы женатых мужчин, смертельных врагов – мать почувствовала что-то вроде близости.
- Я ей сильно сочувствовала, но недолго, так будет здоровее всего.
На девице Едунова была нитка жемчуга, точь в точь, как у бабушки на Пагеде. Время от времени мать брала его поносить, так что знала.
- И это был тот же самый жемчуг, - подчеркнула она. – Не похожий.
Девица, похоже, поняла, что ей грозит, потому что запихнула жемчуг за декольте платья и исчезла в толпе.
- И правильно сделала, тряпка половая, - слышу я. – А не то я содрала бы с нее тот жемчуг и подбила бы и второй глаз.
Именно так выглядит мир моей пожилой матери. Службы безопасности воруют семейные сокровища из ящиков рабочих. Я и вправду уже не могу про это дерьмо, предпочитаю, когда мать рассказывает о прогулках.
Они, вроде как, много ходили. У старика ноги были, как у аиста, у мамы – коротенькие, так что ей приходилось спешить, а он радостно маршировал.
Как-то раз они, к примеру, выбрались в Реву через Кашубскую площадь, где блядушки сосали сигареты без фильтра и звали отца, чтобы тот оставил мать, и тогда они ему такое покажут…
В рыбацком поселке их ожидали фахверковые домики, хатки с вывернутыми крышами и крест, который благословлял отправляющихся на лов рыбаков. Старик купил копченую рыбу и потащил маму в сторону пляжа, вдоль деревянного палисада и железнодорожных путей. Рыбаки затаскивали на вершину холма тележки, наполненные треской и шпротами.
И я размышляю о родителях над морем, как они идут, держась за руки, о молоденькой маме, как она бродит в мокрой гальке, приподнимая подол платья.
На Бабьих Долах горел танк.
Имелся там такой, предназначенный для учебных целей; он стоял на ведущих в воду рельсах.
После обеда банда пьяных ныряльщиков забросала танк бутылками с коктейлем Молотова. Смылись они именно тогда, когда близился мой вцепившийся в маму старик.
Родители приостановились, продолжая держаться за руки, глядели на языки огня, пляшущие на ржавой броне, а над головами у них шастали реактивные самолеты.
Летом я сам выбрался туда с Олафом. Крест до сих пор стоял, рельсы ржавели, но вот рыбаков было бы напрасно искать, опять же, не было и никакого танка.
Недалеко от того танка у них было их волшебное местечко, полянка на опушке леса с видом на фабрику торпед. Эта фабрика – уничтоженный колосс, торчащий в километре от берега, бетонный цилиндр, обосранный чайками, но, кто знает, во времена моих родителей, она, возможно, еще на что-то и годилась.
Если бы только было можно, я бы поставил там гостиницу с рестораном.
Уставшие от прогулки родители присели, выпили пиво, съели шпроты, закопченные так, что ломались на языке. Мать вытирала жирные пальцы о лопухи, чтобы на платье не осталось пятен. В конце концов, они пошли по берегу дальше, на самый Ревский мыс, уставшие и чуточку пьяненькие, а перепуганные журавли, чомги и буревестники с криками вздымались в воздух. На месте их ожидал лыбящийся Платон в "варшаве".
ebooksa