Иди со мной

Большая часть старушек пилит в костёл, как будто бы они все еще могут грешить. Мама считает, что осень жизни лучше провести в пивной и среди близких, и с ней трудно не согласиться.

Можно так сказать, что скорее уж солнце ослепит солнце, чем ее – сияние веры.

Она не борется с религией и не спорит с ксёндзами, оставаясь совершенно безразличной к проблемам духа. В этом плане она похожа на глухого, которого притащили на фестиваль духовых оркестров. Трубы гудят прямо в ухо, а он – ничего.

- От нас остаются только рассказы, - говорит мама, и в этом я с ней соглашаюсь, потому и пишу, хотя мама радует нас прекрасным здоровьем, несмотря на бедро и на возраст, а Олаф шутит, что бабушка еще станцует на его свадьбе.

Мы его не окрестили, и брак оформляли не в церкви, а все благодаря мамуле.

Когда она утратила веру? Возможно, что уже в лицее уршулинок? Только погляди на монашку, и ты уже усомнишься в милосердии божьем. Я не удивился бы, если бы это случилось чуточку позже, когда люди оплевывали ей обувь в костёле на Оксиве. Так или иначе, но вышло хорошо, потому что с Богом в сердце она была бы ужасной.

Клара говорит, что мать чтит саму себя, потому ей никакой Бог не нужен.

Но той весной она молилась святой Аполлонии, покровительнице дантистов, Иуде Фаддею[52] – покровителю самых безнадежных дел и самому дьяволу, лишь бы только сдать протезирование.

- От страха все у меня смешалось в голове, - признает она. – Я думала: раз уж Бог сбил несчастного американца с неба, то почему бы ему не помочь мне с экзаменом?

Она бы учила и больше, только ей не было где и когда, она даже жалела, что съехала с Пагеда. В вилле хозяйничал старик. Он приезжал, когда хотел, и буквально отгонял ее от учебников. Она же поглощала толстенные брошюры о болгарских хирургах и укоренении коренных зубов из фарфора, учила наизусть названия сплавов меди, серебра, золота и олова, а папочка желал, чтобы ему уделяли внимание, и отрывал ее от книг.

- Он постоянно желал заниматься любовью, - слышу. У меня же на кончике языка: перестань, мама. – Он все время повторял, что я наверняка сдам, потому что очень способная, и у старого дурака Шолля не будет никакого выхода.

На помощь ей пришел не кто иной, как Зорро. Он приходил вечерами в дни маминой практики, пропускал перед собой всех других пациентов, после чего они вдвоем закрывались, он в том своем нелепом костюме, она – в окровавленном халате. Мама занималась его зубами, а когда заканчивала, Зорро открывал "Вопросы консервативной стоматологии" и задавал маме вопросы, плюясь комками окровавленной ваты.

Как отстроить остов зуба? А как мы проектируем величину нижней полости со стороны языка? Что там происходит в мире композитных вкладышей, которые так любил Шолль? Они обсуждали все эти чудеса, мать повторяет вопросы слово в слово, как будто бы сдавала все это вчера; впрочем, она утверждает, что протезирование – великолепная штука, потому что заключается в возвращении красоты. Ты вставляешь зуб, и пациент сразу же тебя начинает любить.

Помимо того, они говорили про рак полости рта, когда отпадает вся нижняя челюсть, а еще плавили серебро. У матери имелось немного металла и формочки, Зорро подносил ацетиленовую горелку. В том слабом сиянии его лицо делалось старым и таинственным. Серебро плавилось на ложке, стекало в формочку и застывало уже в виде зуба.

Мать гамлетизировала, что не сдаст, несмотря даже на эту помощь, разочарует родителей, да и Зорро будет разочарован. Она опасалась того, что закончит как судомойка, и старик ее бросит, ибо, зачем ему иметь дело с замарашкой.

Перед самым экзаменом Зорро пришел совсем кислый. Потребовалось какое-то время, чтобы он признался, что его мучит. Он говорил про злобные тени и про людей в длинных пальто. Следом за его велосипедом ехала знакомая белая "победа". Мать сказала ему правду, что это ее вина. Еще посоветовала, чтобы он какое-то время посидел дома, даже чтобы поменял костюм.

- А ты сама когда успокоишься? – спросил тот у моей молодой, перепуганной мамы, впрочем, его и самого все это достало. – Проще всего: танцевать так, как эти глупые люди играют. Я другим уже не буду.

Зорро утверждал, что они оба исключительны, а мать победит любого врага и преодолеет всяческие помехи. Мама же, ради начала, решила ему помочь и спросила отца, не мог бы тот его спасти. Да, Зорро – это псих, но безвредный, пускай от него отстанут, направят ту "победу" в другую сторону, ведь этот тип не имеет с ней самой ничего общего.

Отец, всемогущий разрушитель стен, сообщил маме, что можно не беспокоиться, дело устроено, психа простили.

Мать поблагодарила и, полуживая, поплелась на экзамен.