Ночью она не могла заснуть. Рядом храпел мой до безумия храбрый отец. Она глядела на перевернутый стол, сбитую одежду и на догоревшие свечи. Все показалось ей ничего не стоящим. Она убралась, налила себе вина и вышла на террасу. Ночь была прохладная.
Тени под виллой сливались, промелькнул человек в плаще, возможно, что и автомобиль, четко она не вдела, потому что слезы, потому что голова гудела…
Перепуганная, она присела на краешке кровати и так ожидала рассвет.
- Я поняла, что решение уже принято, что мне нечего и говорить, - горбится она на кресле. – Что если я останусь в Гдыне, Коля сбежит сам.
Мать считает, что когда-то люди были более счастливыми, чем теперь, и вспоминает весну.
Вот это мне нравится. Она умиляется немного как Олаф, которого радует любая птичка и лодочка. Мать наклоняется вперед, сплетает ладони и с лаской рассказывает о людях, которые давным-давно в могиле, и о потопленных кораблях.
- Весна в Гдыне – это самое распрекрасное время, и даже ее жители бывают милыми друг к другу, - слышу я.
С этим полнейшее согласие. Нет ничего прекраснее, чем мой город. Хотя мать, когда это говорит, производит впечатление, словно бы объездила весь мир: от Згожельца до Пернамбуко[47].
Под конец апреля в Гдыне появились странные звери: искусственный конь с бричкой, деревянные аисты величиной с корову и чудище из залитой воском бумажной массы, нечто вроде черта, скрещенного с медведем. Дети влезали на это чудище и умоляли родителей сделать фото.
У владельца этого "зоопарка" имелся фотоаппарат на треноге и грязные пальцы, созданные для умножения мелочи.
Раз уж мы упомянули о детях: по городу они гоняли целыми ватагами, чаще всего возле лавочек со сластями и кривых каруселей; все стада в беретах, в слишком коротких штанах на помочах и в застиранных рубашонках. Калоши застревали и терялись в грязи. Давным-давно сгоревшие автомашины и разграбленные виллы служили им бункерами, палки изображали винтовки.
- Повсюду звучало это их "та-та-та".
Мать показывает, как стрелять из палки, и печально прибавляет, что иногда прогнивший потолок заваливался под ребенком. Так случилось, к примеру, на вилле "Помоги, Боже", где, к тому же было полно невзорвавшихся боеприпасов.
Больше всего дети любили луна-парк возле моря. Они мчались к воздушным шарикам, соломенным лисам, к деревянным вагончикам, влезали в тяжелые гондолы чертова колеса, так что какому-то мужику под хмельком приходилось выгонять их оттуда. Кашляли винтовки-воздушки, орали чайки и пели глиняные петушки.
Мать все вспоминает с умилением, даже первомайские демонстрации.
Сам я помню такие с детства, когда никто уже в никакой коммунизм не верил. Печально свисали красные флаги, а скучающие харцеры декламировали стихи про революцию.
Мать выбралась в Гданьск, на Ягеллонские Валы, потому что ей хотелось увидеть старика на трибуне. Если бы только смогла, она бы встала там вместе с ним.
День был солнечный. Проехала колонна тракторов и странный автомобиль, весь обложенный сосновыми ветками. Из них торчала скалящаяся обезьянья голова в звездно-полосатом цилиндре. Ко лбу была прицеплена лента с надписью: ГОЛОС АМЕРИКИ – ВРАГ РАБОТАЮЩЕГОЧЕЛОВЕКА.
По улице промаршировали учащиеся в белых рубашках и с красными галстуками, за ними медсестры и моряки, цветастые крестьяне, работники верфи и гости из Лиги Друзей Солдата, а еще ормовцы, ученики спортивной школы и учащиеся профтехучилища по обработке кожи в Гдыне и другая босота. Старик благословлял всех их, словно святой отец.
ebooksa