Иди со мной

Мать стоит в Балтийском море по пояс, серое пальтецо растеклось по воде. Никто на нее и не поглядит, люди заняты исключительно собой.

Только лишь когда я сбрасываю куртку и забегаю в воду, делается какое-то шевеление. Кричат, комментируют и снимают. Блин, я бы таким расхуярил смартфон на голове, но пока что бегу к матери. А она стоит, не двигаясь, и пялится в горизонт, как в маятник гипнотизера.

Меня она не узнает, на вопросы не отвечает, только лишь когда я веду ее к берегу, оттаивает и падает в мои объятия. Судорожно вцепляется в меня,, взгляд обретает резкость.

Я ору на тех людских блядей на берегу, пускай кто-то побежит за одеялами, за горячим чаем, а не снимают, блин, ролики. Они начинают двигаться, мы же падаем на пляж.

Это продолжается буквально миг, потому что мать встает, поправляет мокрое пальто и собирается идти домой, как будто бы ничего не случилось. Спрашиваю, что случилось. Она отвечает, что ничего, но не может и скрыть испуга.

Осторожно пою ее горячим чаем, снимаю мокрее пальто и окутываю одеялом. Мы шлепаем к машине. Загружаю ее вовнутрь, отъезжаю, а мать с заднего сидения спрашивает, куда это мы летим.

Да в Диснейленд, блин.

Мать поначалу протестует, ведь она же чувствует себя хорошо, и вообще ничего такого и не случилось. Я же давлю на газ и мчусь, как псих, а она начинает сходить с ума: кричит, стучит ладонями в окна, пытается выйти на ходу.

Под больницей на улице Редловской она и не собирается выходить, ведь не покажется она людям вся мокрая. Поздно, мамуля, ты уже в Интернете. На кой ляд ты лезла в воду?

Прошу, чтобы она с моего телефона позвонила кому-нибудь из своих врачей.

В конце концов, она уступает. Санитары ведут ее в здание, я иду за ними. Взгляд врача выдает, что, раньше или позже, они ее здесь ожидали.

Через пару часов, переодетая, обследованная и совершенно спокойная, мама устраивается в двухместной палате в отделении неврологии. Я тем временем возвращаюсь на виллу за одеждой и очками, покупаю в ломбарде бывшую в употреблении "нокию", потому что предыдущая намокла в море. Мать застаю меланхолично согласившуюся с судьбой. Она благодарит меня и просит не беспокоиться, ведь такие вещи, говоря попросту, случаются.

Мы ожидаем проведения томографии головы, потом диагноза. Звоню Кларе и Кубе. Сегодня до "Фернандо" я не доберусь.

Об автобусе

Поначалу исчез молодой ксёндз Эдек.

Мать, удобно усаженная на больничной кровати, рассказывает, что священник из него был о-го-го. Он провозглашал пламенные проповеди о грехе и стучал кулаком по амвону.

Его безвременная смерть потрясла Оксивем. Дед пришел к заключению, что его убили службы. Ведь ксёндзы, по его мнению, были головой народа. Отрубишь такую, и Польша начнет сходить с ума, как цыпленок с отбитой башкой.

Кондрашка хватила ксёндза перед вечерним богослужением. День был прекрасный. Между домами висели веревки с тряпками и накрахмаленным постельным бельем. Старички коптили табак и опирались на бочки с водой, вытащенные во дворы. В траве чего-то жужжало, летали бабочки, в баре "Дельфин" возле костёла разливали теплое пивко, дети играли в цвета и в бутылочные пробки.

На мессу, как оно в будний день и бывает, пришло всего с пару человек. Зато сам ксёндз не появился. Пономарь курсировал между входом и ризницей, а старые тетки смешно фыркали, будто бы кто-то, кто пытается кашлянуть при поносе.

Разошелся слух, что Эдека вызвали к умирающей. Якобы, его видели на улице Дикмана, как он бодро шел с освященными маслами.