Ведь в Гдыне о беглецах говорили много.
Например, про мужика, который спрятался в дымовой трубе судна "Стефан Баторий" и пытался так добраться до Швеции. Обнаружили его уже неподалеку от Треллеборга. Другой мужик спрыгнул с "Гуго Коллонтая", когда тот входил в шлюз Кильского канала. Бездушные голландцы посадили его на то же самое судно. Об этих типах всякий слух пропал: вроде как они умерли в тюрьме или пали от пули, без суда и следствия.
До матери дошло, что бегство может стоить папе жизни.
За день до побега мама забрала дедушку и бабушку на прогулку. Она не знала, как с ними попрощаться, и придумала именно это.
- Всяческая злость на них ушла, - объясняет она. – Я постоянно думала о том, что мы видимся в последний раз, а они об этом и не знают.
Охваченный смертельной усталостью дедушка поначалу не хотел идти. Бабушка, в свою очередь спросила, а не забеременела ли мать случаем, потому что в голове у нее странные фантазии.
Мама же на это ответила, что день прекрасный, вместе они никуда не ходят, а ведь они - семья. Дедушка издал болезненный вздох, напомадил усы, покрыл прическу шляпой и злился у дверей, что ему, как всегда, приходится всех ожидать.
На автобусе они поехали в центр, дедушка в костюме, в брюках, подтянутых чуть ли не под грудину, обе дамы в летних платьях, на маме огромные солнцезащитные очки. С вокзала они прошлись в кафе "Богема" на мороженое и пирожное, за что платил дедушка, поскольку русские деньги он презирал в той же мере, как и обожал безе.
- Сладости – они сладкие, - заметила бабушка.
Разговор клеился слабо, как и всегда, когда между людьми залегла печаль. Мать боролась сама с собой, чтобы не рассказать о побеге, и ожидала простых слов типа: мы тебя любим, несмотря на то, что ты наделала. А помимо того, она же получила высшее образование, первая из Крефтов, о чем они так мечтали. Ей хотелось услышать, что родители хоть немного гордятся ею, но они ели те безе, пили кофе с кучей сахара, говорили о том, что лето в этом году терпимое, что люди едят слишком мало яиц и птицы, что во Франции размножились крысы, а в Бразилии чудовищная жара[57], и вот только у нас превосходно.
- Любовь не упросишь, - вспоминает мать.
И сразу же после того спрашивает, когда ее выпишут, и принесут ли ей компьютер.
Возле пляжа расположился цирк, рядом с ним – луна-парк. Жители Гдыни переливались между одним и другим.
В цирковом шатре разносился запах мокрых опилок и сохнущей краски. Они уселись на длинных деревянных лавках, дедушка, бабушка и мама, каждый с бутылкой содовой воды.
Я слышу, что мама вовсе не любит цирк, никогда не любила, просто ей хотелось повести родителей куда угодно. На арене был вечно падающий клоун со штопором, пара акробатов прыгала на горбах смертельно уставших дромадеров. Впрочем, они могли бы на них и заснуть, люди и так аплодировали бы, ведь раньше подобного рода животных видели разве что в газетах.
А теперь имеются развлекухи получше, обезумевшие бабули в одежде в море лезут.
Но дедушка влюбился в тех акробатов, в особенности, когда они на трамплинах прыгали под самой вершиной шатра, под звук барабанной дроби, освещенные прожекторами. На них были платки, шелковые шали, и они буквально плавали в воздухе, касаясь один другого кончиками пальцев. И дедушка, жесткий мужик, сидел внизу, распахнув варежку.
Они еще сделали круг по луна-парку, где продавали сахарную вату, а моряки палили из духовых ружей в жестяных оленей. Мать затащила бабушку на чертово колесо. Дедушка остался на земле и стоял с руками в бока.
Дамы уселись друг напротив друга, тихие, в скрипе раскаченной гондолы. Сверху открывался вид на крышу клуба "Ривьера", на Каменную Гору и на мерцающее море, потом гондола повернулась в сторону тылов костёла, где народ пугал старый Радтке, на Южный мол и на дворик "Стильной". Мама выплевывает из себя эти детали, а я все удивляюсь, так как никогда не подозревал у нее подобных сантиментов.
ebooksa