Мать упала, поднялась, потеряв при этом обувь, схватилась за борт и не собиралась отпускать. Мне и вправду хочется смеяться, потому что вижу ее, как она с трудом пытается сохранить вертикальное положение и остатки достоинства, а маленькие босые ступни скользят по палубе.
Старик тоже хохотал.
Мать рассказывает об этом, словно бы до сих пор ему не простила.
Всяческое напряжение из него ушло, отец одновременно курил, хлопал в ладоши и заходился смехом, что даже и не было слышно в грохоте двигателя. Матери хотелось его стукнуть, поэтому она бросила борт и пошла с поднятым кулаком, но тут моторная лодка вошла в крутой поворот, и родители свалились друг на друга, старик прижал мать, он все еще смеялся и обещал, что все будет хорошо, впрочем, уже поздно печалиться. Как только выплывут, он даст ей свитер, чтобы мать не замерзла. Лодку вновь занесло – это Платон ради шутки делал круги по заливу.
Они проплыли мимо Южного Мола с будкой пограничников на бетонном столбе. Никто ими не интересовался. Платон прибавил газа, ими колотило еще сильнее. От всего этого у мамы разболелся живот.
Так они добрались до буя, откуда расходились морские пути на Гданьск и назад – на Гдыню. Свет морского маяка на Хеле усиливался. Мать все так же висела на отце, размышляя, так ли будет трясти до самой Швеции, и глядела на светлое пятнышко маяка, чтобы не оглядываться на Гдыню.
- Поплыву, не оглядываясь назад, - вспоминает она. – Именно это я себе и обещала, еще до того, как мы поднялись на борт. Уж если что-то делаешь, то делаешь это без сомнений и сантиментов.
И, конечно же, оглянулась. Она не была бы собой. Мать пялилась, а отец ее держал.
От центра города до пляжа в Орлове тянулся темный берег. Исчезли перевернутые вверх дном лодки, рыбацкие сети и цирковой шатер, замерло чертово колесо, а холм Оксивя, где она провела всю жизнь, вздымался в тучах к самому небу, и вообще, все сливалось с собой и уменьшалось, как будто бы они падали в колодец.
- Я спрашивала саму себя: ну что я такого наделала. И я бы, да, спрыгнула в воду, вплавь вернулась бы домой, но Коля не отпустил.
Исчезли будки пограничников и огни на воде. Они проплыли мимо маяка. Под палубой прыгал чемодан.
Перед родителями открывалось море.
Вверх, вниз. Три секунды. И снова.
Платон взял курс на открытое море и ни о чем не спрашивал. Мать, под палубой, спросила отца: и что дальше. Они ведь должны были убегать вдвоем, не с этим же предательским теленком за рулевым колесом.
Отец явно был из тех типов, которые ищут надежду даже в некрологах. Он заявил, что все идет по плану. Из залива они вышли, на патрули не наткнулись. Платон устанет, заснет, а разбудят они его уже у цели. Все нам удастся, убалтывал он, а мать притворялась, будто бы верит ему, и так они друг друга убеждали, пока не начал усиливаться шторм. Отец вышел на палубу, мать за ним.
- Больно бьющий по телу, ледяной дождь промочил меня в одну секунду, - возбужденно рассказывает мама. – В рулевой рубке вода стояла по щиколотку. Белые брызги выстреливали от носа в обезумевшее небо. Море превратилось в блоки темного гранита, каждый с белым султаном наверху, и я тут же надумала себе, что мы утонем, что я умру, до свидания Хеленка.
Моторка вскакивала на эту волну и спадала практически вертикально, так что палуба уходила из-под ног. А вокруг черные стены и ливень.
Старик глянул на барометр, раздал спасательные жилеты. Сам встал за рулевое колесо. Платон, что совершенно не было на него похоже, схватил какие-то полосы из ткани, закрепил канистры и спустился под палубу, где снова бился чемодан, опять же, звенели гранаты в моряцком мешке.
Сейчас он найдет их, и все кончится, размышляла мама.
ebooksa