Иди со мной

Море успокоилось. Старик проверил состояние борта, оценил работу насосов, и поскольку все действовало, как следует, вскрыл бутылку.

Он стоял за рулем в беспечной позе, выдвинув ногу вперед; Платон присел рядом, и они сосали свой эликсир жизни из кружек. А еще папа позвал маму, чтобы та пришла.

Балтика их не поглотила, зато водка утопит. Прошло какое-то время, прежде чем до мамы дошло, что старик делает на самом деле.

Маме и себе он налил немножечко, зато третью кружку наполнил по края. Платон не распознал коварного плана и даже радовался. Мама цедила свою порцию, глядела на спокойное море, на звезды и размышляла об американцах, кружащихся на орбите где-то там, высоко-высоко. К Платону вернулось хорошее настроение.

- Как здорово, - говорил он, сжимая кружку. – И ничего больше не надо. Ну, может, хорошую жену и бифштекс. Ну да, хорошая женка и бифштекс – это то, что нужно. Но и так здорово. И вообще, я бы ужасно хотел, чтобы на земле воцарилось согласие. Для этого у нас имеется коммунизм. А так, нормально, я бы сажал людей за решетку, вот прямо каждого, даже адмиралов. Пускай себе сидят, пока не согласятся, без каких-либо исключений.

- Исключительно, - ответил на это старик, который притворялся более пьяным, чем был на самом деле. – А как с капитанами?

В ответ Платон раскрыл свою глупую варежку, встал, пошатнулся и упал папе в объятия. И ни у одного из них из кружек не пролилось ни капельки, такой скорее ноги поломает, чем выпивку прольет. И эти два барана, вцепившихся друг в друга, завели песню о том, как насиловали немок в Берлине.

Мама приводит ее вскользь, говоря по правде, мычит.

Слова этой припевки наполняют меня ужасом, и прямо сейчас я думаю, что, возможно, было бы лучше не идти по следам папы и в продолжение этого ее рассказа, потому что ничего приятного там меня не ждет.

Но пока что мы имеем ночь, Балтийское море, мать и бутылку.

Мужчины орали и обнимались; Платон вонзал в отца влажные, сыновние взгляды.

Чем больше я слушаю материнские рассказы, чем больше записываю их, тем лучше понимаю, что русские – это все же другая разновидность человека по сравнению с нами. Например, я в жизни никогда не пел, хотя музыку люблю. Почему? А мне просто никогда не приходило в голову, что так можно, только сейчас я об этом думаю, во всяком случае, как только русские распоются, то остановиться уже не могут.

Они орали о прелестях майской Москвы, о том, как над Саном расседлывают лошадей, о березке что растет над солдатской могилой, о красоте гремящей катюши, а когда у второй бытылки показалось дно, появились и сердечные темы. Они орали, что любовь – она как советский военно-морской флот, что ее никто не победит.

По мнению матери, с большой любовью справится даже бардак в доме и злоупотребление алкоголем, но старик за рулевым колесом крайне серьезно выглядел неуничтожимым. С Платоном было по-другому. Папочка попросил маму занять место за рулевым колесом и показал, как завязать пусковой тросик над коленом. Сам он занес Платона в каюту и накрыл брезентом. Бравый моряк тут же захрапел.

Могу поспорить, что снилась ему женка с сиськами в бифштексе.

О хорошем сне

Маме же, в свою очередь, снилось, будто бы она все время плывет на моторной лодке в Швецию вместе со стариком и Платоном, словом, все выглядело точно так же, с той лишь разницей, что в каюте висело одеяло, а она лежала на раскладушке, одетая в то самое голубое платьице, что было на ней в "Стильной".

Она вышла на палубу, прошла мимо отца за рулевым колесом, открыла раму и уселась на носу. Вода была идеально гладкой, на небе ни облачка и полно звезд.

Одна из них сияла ярче остальных, она облучала лодку интенсивным серебристым сиянием.

Мама сидела, опустив ноги к воде, спокойная и засмотревшаяся в небо, отец напевал песенку о победе любви, об огнях и дождях, а счастливая звезда, та космическая селедка, плыла перед ними, указывая безопасный путь.