Итак, в серьезных, да и в более мелких огрехах речи, которые следует называть «оговорками», я обнаруживаю влияние не отношения звуков, а воздействие мыслей, находящихся вне замысла речи, что становится решающим для их возникновения и достаточным для разъяснения совершенной в речи ошибки. Я не собираюсь усомниться в законах, согласно которым звуки различным образом действуют друг на друга; однако это влияние представляется мне недостаточно сильным для того, чтобы в одиночку нарушить правильное течение речи. В тех случаях, которые я особенно тщательно изучил и полностью разгадал, звуки представляют собой всего лишь механизм, которым успешно пользуется готовый к действию и глубже расположенный психический мотив, не ограничивая себя при этом сферой влияния.
Если наличие этих «более отдаленных психических воздействий» (формулировка Вундта) я считаю обоснованным, то, с другой стороны, мне ничто не мешает признать, что при очень быстрой речи и при сравнительно небольшом ослаблении внимания условия возникновения оговорок вполне могут уместиться в границах, установленных Мерингером и Майером. Что касается части собранных этими авторами примеров, то, видимо, достовернее их более сложная расшифровка. Возьму для примера ранее приведенный случай:
Разве все дело здесь, как предполагают, в том, что слог «schwe» выполняющий роль предзвука, вытесняет равноценный звук «bru»? Вряд ли можно отрицать, что звуки «schwe» оказались пригодны для этой роли первопроходца еще и благодаря особой связи. Таковой в данном случае может выступать только ассоциация
Относительно других оговорок можно предположить, что созвучие с неприличными словами и их смыслами оказывается, собственно говоря, тем, что вызывает подобное нарушение речи. Намеренное искажение слов и фраз, а также их коверкание, весьма излюбленное дурно воспитанными людьми, не имеют другой цели, кроме как, пользуясь безобидным поводом, напомнить о чем-то предосудительном, и такая игра словами так часто встречается, что не следует удивляться, когда ей приходится утверждать себя еще и непреднамеренно и даже вопреки воле говорящего. Примеры подобного рода игры
Фраза «Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chef
Надеюсь, читатели не упустят из поля зрения различие в значении этих толкований, не подкрепленных доказательством, и тех примеров, которые собрал и разъяснил с помощью анализа я сам. Однако если в глубине души я все же твердо рассчитываю придерживаться принципа, что даже кажущиеся простыми случаи обмолвок следовало бы объяснять расстройствами речи под влиянием наполовину подавленной мысли, находящейся за пределами задуманного текста, то к этому меня подталкивает весьма интересное замечание Мерингера. Этот автор заявляет: показательно, что никто не хочет признаваться в своей оговорке. Хватает вполне разумных и честных людей, которые обижаются, когда им говорят, что они обмолвились. Я не возьму на себя смелость утверждать это в столь же обобщенной форме, как Мерингер из-за слова «никто». Однако отпечаток эмоции, связанной с обнаружением оговорки и по своей природе явно означающей стыд, имеет вполне конкретное значение. Она может одновременно включать в себя досаду из-за неспособности припомнить забытое имя и удивление по поводу стойкости кажущегося незначительным воспоминания. Каждый раз эти чувства указывают на соучастие в возникновении нарушения речи какого-то мотива.
Искажение имени равнозначно оскорблению, если происходит намеренно, такой же смысл оно может иметь в целом ряде случаев, когда появляется в виде непредвиденной оговорки. Тот человек, который, по сообщению Майера, однажды произнес
Напротив[66], подмена имен, запоминание чужих имен, идентификация посредством оговорок с именами означает признание, которое в данный момент будет оставаться на втором плане. Об одном переживании подобного рода рассказывает Ш. Ференци, вспоминая о своих школьных годах:
«В первом классе гимназии мне пришлось (впервые в жизни) публично (то есть перед всем классом) декламировать стихотворение. Я был хорошо к этому готов и смутился, расстроенный с самого начала помешавшим мне взрывом смеха. Потом профессор объяснил причину такой странной встречи: разумеется, я совершенно правильно произнес название стихотворения „Издалека“, но с его автором ошибся, назвав таковым самого себя. Поэта звали
Об аналогичной, осуществленной с помощью подмены имен идентификации рассказал мне один молодой врач, который с робостью и глубоким почтением представился знаменитому
Не знаю, как юный честолюбец оправдывал свою оговорку: то ли приискал подходящую увертку, что, мол, он столь мелок по сравнению с именем гиганта, что его собственной фамилии пришлось исчезнуть, то ли ему хватило мужества признать, что когда-нибудь он надеется стать столь же великим ученым, как Вирхов, так что господин тайный советник мог бы по этой причине обойтись с ним не очень-то пренебрежительно. Одна из этих двух идей, а то и обе вместе могли при представлении молодого человека вызвать у него замешательство.
По сугубо личным мотивам я должен оставить в подвешенном состоянии вопрос, применимо ли подобное толкование и к приводимым далее случаям. На международном конгрессе в Амстердаме в 1907 г. предметом оживленной дискуссии стало представленное мною учение об истерии. Один из моих активнейших оппонентов в своей направленной против меня проникновенной речи неоднократно оговаривался, будто ставил себя на мое место, и говорил как бы от моего имени. К примеру, он заявил: «
В других и гораздо более важных ситуациях именно самокритика, внутреннее несогласие с собственным высказыванием является тем, что вынуждает совершить оговорку, более того, замену задуманного чем-то прямо противоположным. В таких случаях с удивлением замечаешь, как словесное выражение обещания утрачивает свой задуманный смысл или как словесная ошибка выводит на свет внутреннюю неискренность сказанного[67]. В этой ситуации оговорка становится своего рода мимическим средством выражения, зачастую, правда, проговаривая то, о чем совершивший ее предпочел бы умолчать, то есть средством саморазоблачения. Так, например, когда некий мужчина, предпочитающий в отношениях с женщинами так называемое нормальное сношение, встревает в разговор о девушке, которую считают кокетливой, со словами: «Общаясь со мной, она быстро отвыкла бы
Случайно сложившийся подходящий словесный материал дозволяет зачастую появиться оговоркам с присущим им прямо-таки ошеломляющим разоблачающим действием или полноценным комическим эффектом остроумия.
Таков, скажем, наблюдаемый и сообщенный д-ром Райтлером случай: «Одна дама говорит восторженным тоном другой: „Эту новую прелестную шляпку вы, наверное, сами обделали?“ [Вместо „aufgeputzt“ – „отделали“, употребила „aufgepatzt“.] Продолжение задуманной похвалы пришлось на этом прервать, так как подспудно прозвучавшая критика, что отделка шляпки (Hutauf
Более мягкая, но все же недвусмысленная критика содержится и в следующем примере[68]:
«Одна дама наносила визит своей знакомой и сильно утомилась, выслушивая ее многословные и пространные рассуждения. В конце концов раздраженная гостья собралась откланяться. Однако провожавшая ее хозяйка дома разразилась в прихожей новым словесным потоком. И тогда гостья прервала этот поток вопросом: „Чувствуете ли вы себя дома, находясь в прихожей (ein
Призыву поразмыслить о себе равнозначен следующий произошедший с д-ром Максом Графом случай: «На пленарном заседании журналистского сообщества „Конкордия“ молодой, постоянно нуждающийся в деньгах член организации произносит крайне оппозиционную речь и, пребывая в возбуждении, заявляет: „Die Herren
На примере[69] «Vorschwein» мы увидели: оговорка возникает легко, когда стараются подавить какие-то оскорбительные слова. Потом именно по этому пути выпускают на волю свои чувства: «Некий фотограф, предпочитавший в общении со своими неумелыми сотрудниками прибегать к помощи зоологических сравнений, замечает ученику, который собрался переливать воду из большого, полного до самого верха сосуда: „Вы сначала хоть что-то отлейте (schöpsen), иначе половину на пол прольете!“ [Непереводимая игра слов:
Следующий пример[70] представляет собой серьезный случай саморазоблачения посредством оговорки. Несколько побочных обстоятельств оправдывают его полное воспроизведение из сообщения А. Брилла[71] «Zentralblatt für Psychoanalyse», II, Jahrg.)[72]: