Превалирующее значение „двенадцати“ в виде желания смерти выясняется, однако, уже из того факта, что в представлении рассказчицы день рождения дяди находился в тесной ассоциативной связи с понятием „смерть“. А ее муж расстался с жизнью 13-го числа, то есть днем позже дня рождения все того же дяди, чья жена сказала молодой вдове: „Еще вчера он поздравлял очень сердечно и с любовью… а сегодня!“
Далее хочу добавить, что у дамы были весьма реальные основания желать смерти детей, от которых она не изведала никаких радостей, а, наоборот, вынуждена была страдать от горя и серьезно ограничивать свободу своих действий. Ради них она отказывалась даже от капли доставляющей счастье любви.
И на этот раз она до крайности старалась избежать любого повода расстроить дочь, с которой направлялась в гости, и можно себе представить, каких расходов, терпения и самоотречения требует Dementia praecox в этой связи, сколько взрывов раздражения приходится при этом подавлять.
Вследствие этого смысл ошибочного действия заключается вот в чем.
Дядя должен умереть, эти ненормальные дети тоже (то есть вся эта ненормальная семья), а я должна получить от них деньги.
На мой взгляд, это действие обладает несколькими отличительными признаками не вполне обычной структуры, а именно:
а) наличием двух детерминант, которые сгущаются в один компонент;
б) существованием двух причин, что отображается в удвоении оговорок (двенадцать ногтей, двенадцать пальцев);
в) необычно и то, что одно значение „двенадцати“, а именно характеризующее ненормальность детей – их двенадцать пальцев, представлено косвенным образом; психическая же ненормальность передана с помощью физической, а самое высшее в человеке изображено с помощью самого низшего»[85].
VI
Очитки и описки
То, что в отношении ошибок при чтении или письме действуют те же представления и наблюдения, что и относительно ошибок в речи, не должно удивлять, учитывая внутреннее родство их функций. В этой главе я ограничусь приведением нескольких тщательно проанализированных примеров, не предпринимая попыток объять всю совокупность аналогичных явлений.
А. Очитки
1) В кафе я перелистываю номер «Leipziger Illustrierten», который держу перед собой под углом, и читаю название занявшей целую страницу иллюстрации – «Празднование свадьбы в Одиссее (in Odyssee)». Обратив на него внимание и немало удивившись, я придаю журналу нормальное положение и теперь читаю правильно – «Празднование свадьбы на берегу Балтийского моря» (an der Ostsee). Как же я ухитрился сделать такую бессмысленную ошибку? Мои мысли сразу же обращаются к книге Рутса «Experimentaluntersuchungen über Musikphantom», Darmstadt, 1898, в последнее время изрядно занимавшей меня, потому что она близко затрагивала разрабатываемую мной психологическую проблему. Автор обещал опубликовать в ближайшее время труд под названием «Analyse und Grundgesetzte der Traumphänomene». Неудивительно, что я, только-только опубликовавший «Толкование сновидений», ожидал ее выхода в свет с огромным нетерпением. В оглавлении книги Рутса о музыкальных фантомах я обнаружил сведения об имеющемся в тексте обстоятельном индуктивном доказательстве того, что древнеэллинские мифы и легенды коренятся главным образом в фантомах засыпания и восприятия музыки, в феноменах сновидения и даже горячечного бреда. Тогда я сразу же отыскал нужное место в книге, чтобы выяснить, знает ли автор о том, что сцена появления Одиссея перед Навсикаей сводится к обычному сновидению о полной наготе. Один мой друг привлек мое внимание к прекрасному месту в «Зеленом Генрихе» Г. Келлера, который объясняет этот эпизод «Одиссеи» как объективацию сновидения заплутавшего далеко от родины мореплавателя. А я добавил к этому связь с эксгибиционистским сновидением об обнажении (см. «Толкование сновидений»). У Рутса я не нашел по этому поводу ничего. В данном случае меня явно беспокоила мысль о приоритете.
2) Как же случилось, что в один прекрасный день я прочитал в газете: «В бочке (in Faß вместо zu Fuß – пешком) через Европу». Решение этого вопроса долгое время не давалось мне. При этом направление первой пришедшей в голову мысли было таково: подразумевалась, скорее всего, бочка Диогена, о нем я кое-что прочитал в одной истории искусств, где речь шла об искусстве эпохи Александра. И тогда совсем легко удалось вспомнить об известной фразе македонского царя: «Если бы я не был Александром, то хотел бы быть Диогеном». Кроме того, мысленно я представил себе некоего вполне конкретного Германа Цайтунга, который отправился в путешествие, будучи упакованным в ящик. Но дальше ассоциации не хотели образовываться, да и место в истории искусств с репликой Александра мне не попалось на глаза. Лишь несколько месяцев спустя мне снова довольно неожиданно пришла в голову отставленная в сторону загадка, на этот раз вместе с ее решением. Я вспомнил о наблюдении, сделанном в одной газетной статье о странных способах передвижения (Beförderung), к которым прибегают люди, чтобы попасть в Париж на Всемирную выставку. И там же, помнится, в шутку сообщалось, что какой-то господин намеревался отправиться в Париж в бочке (in Faß), которую покатит другой мужчина. Разумеется, у этих людей не было никакого другого мотива, кроме создания сенсации с помощью совершенно дурацких действий. И в самом деле, человека, первым предложившего такой необычный способ транспортировки, звали Герман Цайтунг (Zeitung). Затем у меня в памяти всплыло, что как-то раз я лечил пациента, чей болезненный страх перед газетой (Zeitung) был вызван реакцией, направленной против болезненного честолюбия – желания видеть свое имя напечатанным или упомянутым в газете, подобно известным персонам. Александр из Македонии был, конечно же, одним из самых честолюбивых людей, когда-либо живших на свете. Ведь он жаловался, что ему не удалось найти еще одного Гомера, который воспел бы его подвиги. Но почему же я не сумел вспомнить о том, что гораздо ближе мне другой Александр, ведь это имя моего младшего брата! Тут-то я неожиданно обнаружил предосудительную и требующую вытеснения мысль касательно этого Александра и актуальный повод к ее появлению: брат – эксперт по вопросам, касающимся тарифов и транспорта (Transporte), должен был к определенному времени получить за свою педагогическую деятельность в коммерческой Высшей школе звание профессора. К такому же продвижению (Beförderung) я был представлен университетом еще несколько лет назад, но все еще не стал профессором. Наша мать высказала тогда свое удивление по поводу того, что ее младший сын, похоже, раньше станет профессором, чем старший. Так обстояли дела в то время, когда не удавалось разгадать упомянутую ошибку при чтении. Потом появились осложнения у моего брата: его шансы стать профессором упали заметно ниже моих, и вот тут-то мне неожиданно открылся смысл очитки; дело сложилось так, словно понижение шансов брата устранило какое-то препятствие. Я повел себя так, будто прочитал уже в газете о присвоении ему звания профессора, сказав себе при этом: удивительно, что благодаря таким глупостям (какими он занимается профессионально) можно попасть в газету (то есть в связи с присвоением звания профессора)! Затем я без труда отыскал нужное место в книге об эллинистическом искусстве во времена Александра и, к своему изумлению, убедился, что в ходе предыдущих разысканий неоднократно просматривал ту самую страницу и как бы под властью негативного восприятия пропускал искомое место. Оно, впрочем, не содержало ничего, что потребовало бы от меня объяснения, почему его пришлось забыть. Полагаю, что свойство неотыскиваемости нужного места в книге возникло для того, чтобы сбить меня с пути. Продолжение хода мыслей мне пришлось искать там, где на пути моего расследования находилось препятствие, то есть какая-то мысль об Александре Македонском, а в результате оно вынуждено было резко отклониться от моего брата с таким же именем (тоже Александра). Цель была достигнута: все свои усилия я потратил на отыскание потерянного места из книги по истории искусств.
В данном случае многозначность слова Beförderung («передвижение» и «повышение по службе») является ассоциативным мостом между двумя комплексами: его смыслом, не особенно важным и инициированным газетной заметкой, и смыслом более интересным, но предосудительным, который в данном случае можно считать причиной искажения читаемого текста. На этом примере видно, что не всегда легко объяснить промашку, подобную этой ошибке при чтении. Порой приходится откладывать решение загадки до более подходящей поры. Но чем труднее находить разгадку, тем с большей уверенностью можно ожидать, что разгаданная в конце концов мысль, вызвавшая очитку, будет оцениваться нашим осознанным мышлением как нечто чуждое и противоположное ему.
3) Как-то я получил письмо из окрестностей Вены, в котором сообщалась потрясшая меня весть. Немедленно зову жену и обращаю ее внимание на то, что бедная госпожа Вильгельма М. тяжело заболела и врачи считают ее безнадежной. Однако в словах, в которые я облек свое сожаление, прозвучало, видимо, что-то сомнительное, поскольку жена, взглянув на меня с недоверием, пожелала увидеть письмо и выразила твердую уверенность, что там не может быть такое написано, ведь никто не называет жену именем мужа, к тому же автору письма хорошо известно имя этой жены. Я упорно отстаивал свою точку зрения и ссылался на самые обычные визитные карточки, на которых женщина называет себя именем мужа. В конце концов мне пришлось взять письмо в руки, а в нем мы своими глазами прочитали «бедный Вильгельм М». и даже «бедный доктор В. М»., что я совершенно не заметил. А значит, промашка моего зрения означала «импульсивную», так сказать, попытку переместить печальную весть с мужа на жену. Находящееся между прилагательным и именем звание «д-р» плохо согласуется с его наличием у женщины. По этой причине оно было исключено при чтении из моего поля зрения. Однако мотив этого дефекта восприятия заключался не в том, что жена была мне менее симпатична, чем муж, а в том, что участь этого бедняги активизировала мою озабоченность судьбой другой близкой мне персоны, ход болезни которой, насколько мне известно, имел сходство с этим случаем.
4) Досадной и смешной показалась мне очитка, которой я довольно часто был подвержен, когда во время отпуска прогуливался по улицам незнакомого города. Тогда я прочитывал как «Антиквариат» каждую вывеску, хоть как-то для этого подходящую. В этом проявлялась приверженность коллекционера к разысканиям.
5)[86] В своей замечательной книге «Affektivität, Suggestibilität, Paranoia» (1906) Блейлер[87] сообщает:
«Как-то раз в ходе чтения у меня появилось чувство уверенности, что двумя строками ниже я видел собственную фамилию. К своему удивлению, обнаруживаю там только слово „Blutkörperchen“ (кровяные тельца). Среди нескольких тысяч проанализированных мной с помощью как центрального, так и периферического зрения очиток этот случай является наиболее ярким. Когда мне, например, казалось, что вроде бы я видел свою фамилию, то поводом для этого становилось слово, гораздо более похожее на нее; в большинстве же случаев, когда мне приходилось совершить такую ошибку, все буквы моей фамилии, должно быть, воспринимались с близкого расстояния. В данной же ситуации произошло искажение восприятия набора букв, и мотивы этой иллюзии сравнительно легко выяснить: то, что как раз тогда я читал, было окончанием заметки о дурном стиле научных работ, что я вполне мог отнести и к себе» (с. 121).