Психопатология обыденной жизни

Первый случай. Врач прописывает находящейся на пороге дряхлости несчастной женщине десятикратно усиленные свечи белладонны от спазматического запора. Он покидает амбулаторию, а часом позже, уже дома, во время чтения газеты и завтрака, внезапно догадывается о совершенной ошибке. Его охватывает страх: сначала он устремляется назад в амбулаторию, чтобы затребовать адрес пациентки, а оттуда мчится в ее далеко расположенную квартиру. Он находит старую женщину с еще не полученным рецептом, после чего крайне обрадованным и успокоенным возвращается домой. Он оправдывается перед самим собой (и не без оснований) тем, что говорливый шеф амбулатории во время выписки рецепта заглянул ему через плечо и этим серьезно помешал ему.

Второй случай. В свои приемные часы врачу приходится заметно спешить со своей красивой, кокетливой и пикантной пациенткой, чтобы посетить с целью лечения барышню постарше. Он воспользовался автомобилем, поскольку у него было мало времени: ведь он должен был в назначенный час еще встретиться недалеко от ее квартиры тайком с любимой юной девушкой. Также и в этом втором случае из-за аналогичного недуга была рекомендована белладонна, и снова произошла врачебная ошибка, опять было выписано лекарство в десять раз сильнее нужного. Пациентка высказала несколько не относящихся к делу интересных идей, но врач проявил нетерпение, отвергнув их словесно и покинув пациентку, чтобы заранее появиться на рандеву. Примерно двенадцать часов спустя, около семи часов утра, врач проснулся; внезапно всплывшая мысль о допущенной описке и страх почти одновременно появились в его сознании. Он быстро посылает к больной в надежде, что лекарство еще не доставили из аптеки, и просит возвратить рецепт, чтобы его исправить. Однако назад он получил уже выполненный рецепт, после чего отправился со стоической готовностью к худшему и с оптимизмом искушенного человека в аптеку, где провизор успокоил его, сказав, что он, разумеется (возможно, тоже по недосмотру), выдал лекарство в уменьшенной дозе.

Третий случай. Врач собирался прописать своей пожилой тете, сестре матери, безопасную дозу белладонны и опия. Через служанку рецепт сразу же был передан в аптеку. Чуть погодя врачу пришло в голову, что вместо настойки он выписал «экстракт». Сразу же он позвонил аптекарю, извещая о своей ошибке. Врач оправдывался с помощью хитроумной уловки: якобы рецепт он еще не закончил, потому как его неожиданно быстро взяли со стола, что несколько смягчает его вину.

Бросающийся в глаза общий признак трех этих ошибок при письме заключается в том, что до сих пор это случалось с врачом при выписке только одного лекарства, каждый раз речь шла о пациентках женского пола и преклонного возраста, и доза всегда была чрезмерно велика. В ходе беглого анализа выясняется, что, скорее всего, решающую роль сыграло отношение врача к своей матери. Ему припомнилось, что когда-то он выписал такой же рецепт (правда, в высшей степени вероятно, что это было симптоматичное действие) своей столь же пожилой матери (и тоже дозой 0,03, хотя, как правило, обычная для него была – 0,02), чтобы помочь самым решительным образом, как ему думалось. Слабая здоровьем мать реагировала на такое лекарство приливом крови к голове и неприятной сухостью во рту. По этой причине она жаловалась, полушутя намекая на рискованные назначения лекарств одним из ее сыновей. Кроме того, обычно мать, между прочим дочь врача, возражала при случае против рекомендованных лечащим ее сыном лекарств, вроде бы отвергая их, но всегда полушутливо и упоминая при этом об отравлении.

В той мере, в какой наш информатор разобрался в отношениях этого сына с матерью, тот, хотя и был от рождения любвеобильным ребенком, однако отнюдь не перебарщивал в оценке ее духовных качеств и в почитании ее личности. Живя вместе с братом, бывшим примерно на год моложе, и с матерью и ведя общее домашнее хозяйство, он уже ряд лет воспринимал это совместное проживание как помеху своей сексуальной свободе, при этом на основе психоаналитических наблюдений мы, конечно, знаем, что подобным обоснованием охотно злоупотребляют, чтобы отрицать их внутреннее сродство. Врач довел анализ до уровня, достаточного для объяснения, и, улыбаясь, утверждал, что слово „белладонна“ – „прекрасная дама“ – может означать и эротические отношения. Раньше при подходящем случае он и сам использовал это лекарство» (Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, 1913, I).

Я хотел бы высказать мнение, что такие серьезные ошибочные действия завершаются обычно, не вызывая никаких эмоций, что в большинстве случаев мы и установили.

11)[107] Совершенно безобидна следующая сообщенная Ш. Ференци описка. Ее можно толковать как ошибочное действие со сгущением под влиянием спешки (ср. оговорку Der Apfe), и такое понимание вполне можно признать, пока не выявлен, скажем, путем обстоятельного анализа этого случая более сильный, вносящий помехи фактор.

«К этому же подходит и Anektode, – записал я как-то в записной книжке, подразумевая „анекдот“ (Anekdote) об одном осужденном на смерть цыгане, просившем о милости самому выбрать дерево, на котором его повесят». (Несмотря на усердные поиски, подходящего дерева он не нашел.)

12) В другом, весьма отличном от рассмотренного случае очень незначительная ошибка в написании слова стала средством выражения опасного и тайного смысла. Некий аноним сообщает: «Я завершил письмо словами: „Самым сердечным образом приветствую Вашу жену Гемалин и ее сына“. Прямо перед вложением письма в конверт я заметил ошибку в начале словосочетания „ее сын“ и исправил ее. Последний визит я нанес этой супружеской паре, и по пути домой моя спутница отметила, что сын поразительно похож на одного друга семьи и наверняка является его ребенком».

13)[108] Одна дама пишет своей сестре несколько строк с пожеланиями счастья по случаю ее переезда в новую и более вместительную квартиру. Присутствующая при этом подруга замечает, что автор письма написала на конверте неправильный адрес, к тому же не покидаемой теперь квартиры, а первой, давно уже оставленной, в которую сестра въехала сразу после своей свадьбы. Она обратила на это внимание дамы, написавшей письмо. «Вы правы, – сказала та, – нужно признать, но как я-то докатилась до такой промашки? Почему я ее сделала?» Подруга же, размышляя, отвечает: «Вероятно, вы не желаете сестре большой и красивой квартиры, в которую сейчас она переедет, тогда как сами чувствуете себя стесненной в жизненном пространстве и поэтому перемещаете ее назад в первую квартиру, в которой та чувствовала себя не лучше». – «Конечно, я завидую, но не ей, а ее новой квартире, если говорить по правде!» Затем она продолжает: «Как жаль, что при такого рода событиях прошлое всегда играет огромную роль».

14)[109] Э. Джонс приводит следующий переданный ему А. Бриллом пример описки: один пациент направил тому послание, в котором старается объяснить свою нервность заботами и переживаниями по поводу торговых сделок во время хлопкового кризиса. В письме же написано: my trouble is all due to that damned frigid wave; there is not even any seed. Естественно, под «wave» он подразумевал «водяной вал», «поток» на денежном рынке; в действительности же он написал не wave, а wife. Совершенно искренне он перестал упрекать свою жену за супружескую холодность и бесплодие, и был очень недалек от понимания, что непрерывно преследующие его беды играют значительную роль в возникновении его горестей.

15) Д-р Р. Вагнер рассказывает о себе в «Zentralblatt für Psychoanalyse», 1912, I:

«Перечитывая старую тетрадь с курсом лекций, я обнаружил, что из-за спешки при переписке мною была допущена небольшая ошибка. Вместо „Epithel“ (эпителий) я написал, видите ли, „Edithel“. При ударении на первом слоге получается уменьшительно-ласкательный вариант женского имени. Ретроспективного анализа оказалось вполне достаточно для объяснения этой описки. В те времена мое знакомство с обладательницей этого имени было весьма поверхностным, и лишь гораздо позже между нами установились интимные отношения. Короче говоря, описка стала прекрасным доказательством бессознательной симпатии в период, когда я сам об этом не подозревал, а избранная форма имени выражала в то же время и мои чувства по отношению к его обладательнице».

16) Госпожа д-р фон Хуго Хельмут:

«Один врач прописывает пациентке Levitico-воду, вместо Levico-воды. Эта ошибка, ставшая для аптекаря отличным поводом для пренебрежительных замечаний в адрес автора, могла быть истолкована заметно мягче, если выявить ее возможные движущие из бессознательного мотивы и не оспаривать с самого начала (они ведь тоже являются субъективными предположениями постороннего данному врачу человека) вероятность их существования. Этот врач располагал изрядной практикой, несмотря на то что потчевал пациентов малокалорийной духовной пищей в виде весьма примитивных фраз, преподнося им своего рода книгу „Левит“, так что у его кабинета до приема и во время него было полно пациентов, что оправдывало его желание, чтобы прошедшие прием люди как можно быстрее одевались (vite, vite — живей, живей – фр.). Если я правильно помню, его супруга была уроженкой Франции, что отчасти оправдывает кажущееся смелым предположение, что из-за желания ускорить прием пациентов он говорил по-французски. Впрочем, это одна из часто встречающихся у людей привычек использовать при выражении подобных желаний иноязычные слова подобно моему собственному отцу, который побуждал нас, детей, поторопиться во время прогулки призывами „Avanti gioventù“ или „Marchez au pas“. В то же самое время уже довольно пожилой врач, у которого я, будучи совсем юной девицей, ожидала лечения заболевшего горла, пытался, напротив, сдержать мои слишком быстрые движения успокаивающими словами „Piano, piano“. В итоге я вполне допускаю, что и ранее упомянутый врач разделял такую привычку, а в результате совершил описку, написав Levitico вместо Levico Wasser» (Zentralblatt für Psychoanalyse, 1905, II).

Там же другие примеры того же автора (frazösisch – вместо französisch, описка в имени Karl).

17) Опиской[110], совпадающей по содержанию с известной неудачной остротой, замысел которой был, однако, надежно упрятан, я обязан сообщению господина И. Г., другой пример которого уже приводился[111].

«Находясь в лечебном санатории (для „легочников“) в качестве больного, я узнал с большим огорчением, что у одного из близких мне родственников диагностирована та же болезнь, которая вынуждала и меня искать подходящее лечебное заведение. Теперь в одном из писем я советовал ему посетить специалиста, известного профессора, у которого сам проходил лечение и в медицинский авторитет которого твердо верил. В то же время у меня, с другой стороны, были все основания жаловаться на его невежливость, ибо он отказал мне (незадолго перед этим) в выдаче выписки со сведениями, весьма важными для меня. Получив от него ответ, я обратил внимание родственника на допущенную в моем письме ошибку, которая, поскольку я моментально осознал ее источник, меня изрядно позабавила. В своем послании я использовал следующий пассаж: „…Впрочем, не колеблясь, советую тебе insultieren у профессора X“. Разумеется, я хотел написать „konsultieren“. Возможно, требуется указать, что мое знание латыни или французского языка исключает объяснение, что речь идет об ошибке, вызванной незнанием».

18)[112] Пропуски при письме претендуют, естественно, на такое же объяснение, как и описки. В «Zentralblatt für Psychoanalyse», 1912, II, д-р юриспруденции Б. Даттнер сообщает о примечательном примере «политического ошибочного действия». В одной из статей закона о финансовых обязательствах двух государств (Австрии и Венгрии), объединившихся в результате соглашения 1867 г., слово effectiv отсутствовало в переводе на венгерский, и Даттнер считает вполне вероятным, что бессознательное стремление венгерских редакторов закона предоставить Австрии как можно меньше преимуществ, соучаствовало в этом пропуске слова «эффективный».

У нас есть все основания предположить[113], что весьма частые повторения одних и тех же слов при письме или при переписывании – персеверации[114] – также не лишены смысла. Если предложить пишущему человеку повторно написать то же высказывание, которое он уже писал, во второй раз, то он, видимо, сочтет, что от этого фрагмента текста ему так просто не отделаться, что в данном месте он мог бы высказаться получше, но этого или чего-то подобного не сделал. Персеверация в ходе переписки кажется заменой идеи «те же слова, тот же я». Долгое время у меня на руках было судебно-медицинское заключение, содержавшее персеверацию переписчиком особенно удачных мест, и их вроде бы интерпретировали таким образом, словно к его обезличенной роли добавили заезженное ироническое замечание: «Ну совсем в моем духе» или «совершенно, как у нас».