Если кто-то склонен преувеличивать уровень наших современных знаний о психике, то стоит только напомнить ему о функции памяти, как он станет заметно скромнее. Ни одна психологическая теория все еще не способна полноценно объяснить фундаментальные явления припоминания и забывания в их взаимодействии. Более того, содержательный анализ материала, который удалось наблюдать эмпирически, только-только начался. Похоже, что теперь забывание для нас стало более загадочным, чем припоминание, и это с тех пор, как изучение сновидений и патологических явлений продемонстрировало нам, что в осознанной памяти может неожиданно всплывать то, что мы считали давно забытым.
Правда, мы уже располагаем небольшим количеством точек зрения, в отношении которых рассчитываем на всеобщее признание. Мы предполагаем, что забывание – это спонтанный процесс, которому следует отвести определенное время для протекания. Мы подчеркиваем, что в ходе него происходит конкретный выбор из хранящихся в памяти впечатлений, а также среди деталей отдельных из них и событий. Нам известны некоторые условия прочности запоминания и пробуждения к жизни того, что иначе было бы забыто. Однако многочисленные события повседневной жизни позволяют нам заметить, насколько несовершенны и неудовлетворительны наши знания. Послушайте, как два человека, пережившие одинаковые впечатления, делятся спустя некоторое время своими воспоминаниями о них. То, что у одного прочно сохранилось в памяти, другой зачастую вполне мог забыть, словно этого вовсе не было, и при этом нет никаких оснований утверждать, что для одного данное впечатление было психически более значимым, чем для другого. Очевидно, что в целом ряде случаев у нас все еще отсутствует знание факторов, определяющих избирательность памяти.
Намереваясь хоть что-то добавить к знаниям о предпосылках забывания, я обычно подвергаю психологическому анализу ситуации, когда мне самому случалось что-то забыть. Как правило, я занимаюсь только конкретной группой подобных событий, а именно теми, забывание которых приводит меня в удивление, потому что, по моим расчетам, соответствующие сведения я должен был помнить. Хотел бы, кроме того, отметить, что сам я не склонен, в общем-то, к забывчивости (пережитого, невыученного!) и даже был способен короткий период отрочества на неординарные достижения памяти. В школьные годы мне казалось само собой разумеющимся, что, прочитав страницу, я мог наизусть пересказать ее, а незадолго до записи в университет был в состоянии, прослушав научно-популярную лекцию, сразу же после этого записать ее практически слово в слово. В напряжении перед последним медицинским экзаменом на степень доктора мне пришлось воспользоваться остатками этой способности, так как по некоторым экзаменационным предметам я отвечал как бы автоматически, и эти ответы точно совпадали с текстом учебника, который я только раз и чрезвычайно поспешно просмотрел.
С той поры мое владение содержимым памяти становилось все хуже, однако до самого последнего времени я был убежден, что с помощью какого-нибудь хитроумного приемчика смогу припомнить гораздо больше, чем мне удавалось обычно. Если, например, в часы приема пациент ссылается на то, что когда-то я уже видел его, а я не могу вспомнить ни этого факта, ни времени той встречи, я облегчаю свою участь тем, что стараюсь угадать и быстро назвать пришедшее мне в голову число прошедших с той поры лет. Там, где какие-то записи или вполне надежные сведения пациента позволяют проверить мою догадку, обнаруживается, что я редко ошибаюсь больше чем на полгода при сроках свыше десяти лет[120]. Что-то похожее происходит при встрече с не очень хорошо знакомым человеком, которого из вежливости я спрашиваю о здоровье его маленьких детей. Пока он рассказывает об их успехах, я стараюсь сообразить, каков же теперь возраст ребенка, проверяя свою догадку с помощью сведений, полученных от отца, и ошибка составляет самое большее около месяца, у детей постарше – около четверти года, хотя я и не могу объяснить, какие основания у меня были назвать ту или другую цифру. В конце концов я настолько осмелел, что высказывал свои догадки практически спонтанно, не рискуя при этом больно задеть отца из-за разоблачения моего неведения о его отпрыске. Тем самым я расширяю мое бессознательное припоминание путем обращения к своей, в любом случае гораздо более богатой неосознанной памяти.
Итак, я буду рассказывать о
1) Как-то летом моя жена дала мне повод, сам по себе безобидный, к весьма сильному недовольству. Мы сидели за табльдотом напротив одного господина из Вены, которого я знал и который помнил, видимо, меня. Я имел, однако, основания знакомство не возобновлять. Моя жена, слышавшая только громкое имя своего визави, довольно быстро дала понять, что прислушивается к его разговору со своими соседями, так как время от времени обращалась ко мне с вопросами, относящимися к обсуждаемым там темам. Это выводило меня из терпения и в конце концов рассердило. Несколькими неделями позже у одного родственника я собрался пожаловаться на такое поведение женушки, но оказался неспособным вспомнить хоть одно слово из россказней того господина. Так как обычно я довольно обидчив и не склонен забывать детали рассердившего меня происшествия, моя амнезия в данном случае была мотивирована чувством уважения к супруге. Совсем недавно со мной опять случилось что-то подобное. Я хотел в разговоре с одним весьма близким знакомым посмеяться над высказыванием моей жены, прозвучавшим несколько часов назад. Оказалось, однако, что этому намерению препятствует одно примечательное обстоятельство – я напрочь забыл ее фразу, и мне пришлось просить жену напомнить свои слова. Нетрудно понять, что эту мою забывчивость следует толковать по аналогии с типичным расстройством нашей рассудительности, которому мы подвержены, когда речь идет о ближайших родственниках.
2) Я взялся купить иногородней, приехавшей в Вену даме небольшую железную шкатулку для хранения документов и денег. Предлагая свои услуги, я мысленно представил себе необычно ясно и наглядно витрину во Внутреннем городе, где, скорее всего, и видел такой денежный ящичек. Хотя я не сумел вспомнить название улицы, однако был уверен, что, побродив немного по городу, отыщу магазин, потому что память подсказывала: я бесчисленное количество раз проходил мимо него. Однако, к моей досаде, мне не удалось найти витрину со шкатулками, хотя я и пересек Внутренний город по всевозможным направлениям. Мне не осталось ничего другого, подумал я, как разыскать в адресном ежегоднике производителя денежных сейфов, чтобы затем во время второго обхода найти искомый магазин. Впрочем, всего этого не потребовалось: среди помещенных в справочнике адресов нашелся один, в котором я сразу опознал адрес забытого магазина. И действительно, я бессчетное количество раз проходил мимо его витрины, в том числе и когда ходил в гости к семейству М., уже долгое время живущему в том же самом доме. С тех пор наше тесное общение уступило место полному отдалению, а я привык, не отдавая себе отчета в причинах этого, избегать и данного района, и данного дома. В ходе прогулок по городу в поисках витрины со шкатулками я обошел все окрестные улицы, но эту одну пропускал, словно на нее было наложено табу. Мотив неудовольствия, который в данном случае извинял досадное неведение, вполне реален. Однако механизм забывания отнюдь не так прост, как в предыдущем примере. Разумеется, моя антипатия относилась не к производителю шкатулок, а к кому-то другому, кого я и знать не хотел. От этого другого она была перенесена на подвернувшийся случай (покупка шкатулки), где и вызвала эффект забывания. Точно так же в случае «Буркхард» затаенная неприязнь к одному человеку породила описку в написании имени там, где речь шла о другом человеке. То, что в данном случае сказалось действие сходства фамилий, создавшее связь между двумя различными, по сути, областями мыслей, в примере с витриной заменила близость в пространстве, тесное соседство. Впрочем, последний случай обладал более прочными внутренними связями: здесь присутствовала еще и вторая – содержательная – связь, поскольку среди причин размолвки с проживающей в доме семьей некоторую роль играли деньги.
3) Контора Б. и Р. попросила меня как врача посетить на дому одного из ее служащих. По дороге к нему меня занимала мысль, что придется повторно побывать в доме, в котором располагалась фирма. Мне вспомнилось, что ее вывеска на одном из нижних этажей дома привлекла мое внимание, когда мне нужно было подняться к пациенту на какой-то более высокий этаж. Однако я не смог припомнить ни что это за дом, ни кого я там посещал. Хотя сам этот случай вполне безобиден и почти безразличен для меня, я все же продолжал думать о нем, и в конце концов привычным обходным маневром, собрав все пришедшие мне в голову мысли, я понимаю, что этажом выше помещения фирмы Б. и Р. находится пансион
4)
5) Другой случай закладывания вещи заслуживает внимания из-за условий, при которых «запрятанная» вещь отыскивается снова. Один совсем молодой человек рассказывает мне: «Несколько лет назад в моей супружеской жизни имели место серьезные размолвки. Я находил свою жену холодной, и, хотя охотно признавал ее превосходные качества, жили мы друг с другом без душевной близости. Однажды после прогулки она подарила мне книгу, которую купила, потому что та могла меня заинтересовать. Я поблагодарил за этот знак внимания, пообещал книгу прочитать, рассеянно положил куда-то и больше ее не видел. Так прошло несколько месяцев, в течение которых я порой вспоминал об исчезнувшей книге и даже пытался – но тщетно – отыскать ее. Около полугода спустя заболела моя любимая мать, проживающая отдельно от нас. Моя жена оставила наш дом, чтобы заботиться о свекрови. Состояние больной серьезно ухудшилось, и жене выпал удобный случай продемонстрировать свои лучшие качества. Однажды вечером я пришел домой в восторге от поведения жены, переполненный к ней благодарностью. Подхожу к моему письменному столу, выдвигаю совершенно автоматически, но как бы с сомнамбулической уверенностью определенный ящик и сразу нахожу очень давно отсутствующую, заложенную неизвестно куда книгу».
О еще одном случае[122] «запрятывания», который по сути в конечном счете совпадал с только что рассмотренным и о котором с удивительной уверенностью в повторном нахождении, когда перестанет действовать мотив «закладывания», рассказывает Й. Штэрке (там же).
6) «У одной юной девушки был кусок ткани, из которого она собиралась изготовить воротничок, испорченный ею при раскройке. Теперь должна была прийти швея, чтобы попытаться это исправить. Когда та появилась и девушка захотела извлечь вырезанный воротник из выдвижного ящика комода, куда она его, как ей думалось, положила, то не смогла его там найти. Она бросилась искать в других ящиках от самого верхнего до самого нижнего, но и там его не было. Когда же в гневе она присела и спросила себя, почему он так внезапно исчез, а она, видимо, и
7)[123] Следующий пример «закладывания» соответствует некоему образцу, известному любому психоаналитику. Могу сообщить, что пациент, совершивший это «запрятывание», сам разгадал его мотив:
«Один пользующийся психоаналитической терапией пациент, у которого летний перерыв в лечении пришелся на период сопротивления ему и плохого самочувствия, положил вечером при раздевании свою связку ключей на обычное, как ему казалось, место. Затем он вспомнил, что из-за отъезда на завтра приходится последний день курса лечения, когда надлежало выплатить гонорар, и захотел взять из ящика письменного стола, в котором хранились и деньги, несколько предметов. Однако ключей там не оказалось. Он начал систематически обыскивать свою маленькую квартиру, но, при нарастании раздражения, без успеха. Так как он признал факт „запрятывания“ ключей симптоматическим действием, то есть намеренным, то разбудил слугу, чтобы с помощью беспристрастного человека продолжить поиски. После еще нескольких часов он прекратил их и высказал опасение, что потерял ключи. На следующее утро он заказал у производителя настольных денежных ящиков новые ключи, которые спешно были изготовлены. Двое знакомых, сопровождавших его в экипаже домой, потом вроде бы вспомнят, как что-то упало на землю, когда он выходил из коляски. Сам он был убежден, что ключи выпали у него из кармана. Вечером слуга торжественно вручил ему их. Они лежали между толстой книгой и тонкой брошюрой (работой моего ученика), которые он собирался взять с собой для чтения во время отпуска и которые были так ловко заложены, что никто не догадался поискать их там. Он не мог даже вообразить себе столь незаметное их местопребывание. Неосознанное мастерство, с которым запрятывается предмет под действием скрытого, но сильного мотива, весьма напоминает „надежность сомнамбулических действий“. Разумеется, мотивом было недовольство прерыванием лечебного курса и потаенная злость по поводу того, что при довольно дурном самочувствии приходится выплачивать высокий гонорар».
8)[124] Один мужчина рассказывал А. А. Бриллу, что жена настойчиво подвигает его принять участие в общественном мероприятии, ему, по сути, совершенно безразличному. В конце концов он поддается ее просьбе и начинает вынимать из чемодана выходной костюм, однако прерывает это занятие и решает сначала побриться. Закончив бритье, он возвращается к чемодану, однако обнаруживает, что тот захлопнут, а ключ от него ему найти не удается. Раздобыть слесаря тоже не удалось, поскольку был воскресный вечер, так что мужу с женой пришлось извиняться перед организаторами мероприятия. Когда на следующий день чемодан все же открыли, внутри нашелся и ключ. Мужчина либо уронил его внутрь по рассеянности, либо бросил туда. Он, правда, заверил меня, что сделал последнее, не думая об этом и не имея такого намерения, но мы-то знаем, что на это общественное сборище ему идти не хотелось. То есть для запрятывания ключа хватило и одного мотива.
Э. Джонс наблюдал на опыте за своей привычкой «запрятывать» трубку каждый раз после того, как много курил и из-за этого плохо себя чувствовал. Потом трубка находилась в самых разных местах, где оставалась незамеченной и куда обычно он ее не клал.
9)[125] Безобидный пример с выясненной мотивацией сообщает Дора Мюллер.
За два дня до Рождества телефонистка Эрна А. рассказывает: «Подумайте только, вчера вечером я вынула свой пакет с пряниками и поела, подумав при этом, что должна угостить и телефонистку С. (компаньонку ее матери), если та зайдет пожелать мне доброй ночи. Я не была от этого в особом восторге, но тем не менее собиралась это сделать. Когда же она пришла и я протянула руку к моему столику, чтобы взять пакет, то не нашла его там. Потом поискала и обнаружила его запертым в моем шкафу. Совершенно не помню, когда я туда пакет засунула». Анализ не требовался, рассказчице и самой ситуация представлялась ясной. То самое вытесненное побуждение приберечь выпечку для себя все же прорвалось в виде автоматического действия, чтобы в этом случае с помощью последующего, правда осознанного, действия оказаться упраздненным (Internationale Zeitschrift für Psychoanalyse, 1915, III).
10) Г. Закс описывает, как однажды из-за такого «закладывания» вещи не смог продолжить работу: «В прошедшее воскресенье после обеда я какое-то время колебался: следует ли мне трудиться либо совершить прогулку, нанося в ходе нее подходящие визиты. Впрочем, после некоторой внутренней борьбы я решил в пользу первого. Но спустя примерно час заметил, что у меня кончилась бумага. Будучи уверен, что где-то в ящике стола у меня хранится еще одна пачка, поискал ее, но тщетно, в своем письменном столе, да и в других местах, где рассчитывал найти, хотя затратил массу энергии и копался во всевозможных старых книгах, брошюрах, корреспонденции и т. д. В итоге я все же был вынужден прекратить работу и двинулся в город. Придя вечером домой, я уселся на софу и, погруженный в раздумья, взглянул на стоящий напротив книжный шкаф. В нем на глаза мне попался выдвижной ящик, и тут я вспомнил, что давно уже не обследовал его содержимое. Так что подошел к нему и выдвинул ящик. В нем на самом верху лежал кожаный портфель, а в нем пачка чистой бумаги. Но лишь когда я все это вынул, соображая, не положить ли ее в письменный стол, мне пришло в голову, что это та самая пачка, которую после обеда я попусту разыскивал. К этому должен еще добавить, что с бумагой я обхожусь очень деликатно, хотя порой и неэкономно, и бережно сохраняю любой пригодный для использования листок. Очевидно, что именно эта подпитывающаяся от какого-то влечения привычка побудила меня к немедленному преодолению забывания, как только исчез вызвавший его мотив».