Отсутствие свободы религиозно-церковного управления и давление политического гнета, противоречащее понятию церковной автономности, заставили многих из протестантов отделиться от господствующей церкви; отсюда возникает дробление протестантизма на частные общины и образование так называемых «свободных церквей». Этот процесс дальнейшего дробления протестантизма является как бы обратной стороной унионистского движения; он развивается параллельно с ним и даже в зависимости от него. В конце XVIII и в самом начале XIX века прусским правительством была ясно выражена тенденция низвести церковь на степень внешне-государственного института. Указом, напр., 1808 года все церковные дела и учреждения передавались в ведение министерства внутренних дел под один параграф со школами и театрами92. И вот, в то же самое время раздается голос Шлейермахера, что «церковь – не в храме, где неразумная толпа пост свои хоралы, а в свободных тайниках духа». Он стремится, таким образом, восстановить ту невидимую церковь, лишенную всякой внешней оболочки, всяких внешних – стесняющих человека рамок, которая утверждается и основоначалами лютеранства. В силу громадного влияния этого богослова-философа на все новейшее лютеранское богословие, указанные воззрения его имели и имеют руководящее значение при разработке вопроса о церкви для целой половины богословов современного лютеранства93. Чем определеннее и резче выражались на практике общественно-государственные попытки придать церкви определенную внешнюю организацию, тем усиленнее богословами либеральной школы развивалось учение о церкви как чисто духовном институте, не подлежащем никакой внешней регламентации. Либеральные воззрения на церковь, согласные в своих отрицательных пунктах, далеко не так однообразны в раскрытии положительных взглядов. В области библейско-теоретических и догматико-символических раскрытий вопроса о церкви господствует в настоящее время такое разнообразие мнений, что ученый, взявшийся за разработку данной темы, имеет дело с настоящим вавилонским смешением языков»94. Ахиллесова пята всего протестантизма – в вопросе, как согласовать церковное единство с личной свободой, обязательность внешнего авторитета с внутренней автономией верующих? Разрешение этого вопроса характеризуется полным противоречием теории с практикой. В особенности резко это противоречие сказалось в лютеранском учении о церкви: теория требовала создания невидимой церкви без всякой иерархии, как это видно напр. и из вышеприведенных слов Шлейермахера; практика же вынуждала сообщить церкви ту или иную внешнюю организацию, чтобы она совершенно не утратила всякое подобие благоустроенного церковного общества. «Девятнадцатому веку, а вместе с ним и современному лютеранству, в наследие от прежних веков осталось, таким образом, разрешение неразрешимой с лютеранской точки зрения проблемы: или, согласно с основными началами реформации, создать церковь, которую нельзя внешне определить, которая – в силу того – не может быть реальной; или, напротив, отказавшись от основных начал реформации, создать действительную, реальную церковь. Вся жизнь новейшего лютеранства и сосредоточивается около разрешения этой неразрешимой проблемы»95. История XIX века в этом отношении особенно поучительна: она представляет нам опыты решения назревшего вопроса в том и другом роде, но с одинаково-печальным результатом. С опытами решения данного вопроса в последнем смысле, т. е. в смысле создания внешней, видимой церкви мы отчасти уже знакомы это – унионистская попытка, давшая официальную, правительственную церковь Германии, – и ортодоксальное движение, представляющее реакцию ему, идущую по пути от протестантства к рим.-католицизму. Что касается первой из них, т. е. правительственной организации церкви, то она не выдерживает критики с двух сторон: она противоречить основному началу протестантского учения о невидимой духовной церкви, так как пытается создать видимую, внешнюю; но она не удовлетворяет и сторонников истинной церковности, которые справедливо находят, что это не церковь, а полицейско-гражданский институт. Лучшим приговором полной несостоятельности такой церкви служит доклад Д. Веркена, сделанный им па церковно-социальной конференции в Берлине, который весь переполнен жалобами на крайне стесненное и рабское положение протестантской церкви в Германии96.
Сознание такого положения вещей и желание сообщить протестантской общине большую церковность привело консервативную партию лютеранских богословов к такой организации церкви, которая довольно сильно напоминает рим.-католическую. Залог истинной церковности все защитники ее справедливо полагают в восстановлении древнего епископата и, вместе с ним, прежнего дореформационного церковного устройства, – разумеется, только без папы. Такое решение вопроса о церкви дает партия ново-лютеранских богословов, или школа «новой ортодоксии»; и должно заметить, что она очень популярна в современном протестантстве, где начинает находить для себя и практическое осуществление. Один из самых видных представителей современного протестантизма, Адольф Гарнак, окатолизирование евангелического понятия о церкви признает отличительной чертой новейшего лютеранства. «Евангелическое понятие о церкви, – пишет, напр. он, – близко к совершенному исчезновению, и кто осмеливается вспоминать о нем, тот порицается как пустой мечтатель. Большинство наших влиятельных церковных газет, к которым должно причислить две-три политических, работают в пользу окатолизирования церкви... Этот процесс постепенного окатолизирования евангелического понятия о церкви совершается с такой последовательностью и с такой стихийной силой, что церковное правительство, по-видимому, должно иметь много усилий, чтобы противиться ему; но оно почти бессильно против вновь образующегося понятия о церкви, совершающегося на глазах»97.
Действительно, в современном лютеранстве снова оживают все главные из древне церковных форм: возвышается авторитет предания, создается строго определенный богослужебный ритуал, определяемый специальными актами, воскресает римско-католический взгляд на таинства, и наконец, к довершению всего, духовное сословие видимо выделяется и возводится на высоту. «Если подобное течение, – пишет Гарнак, – продолжится далее, то из протестантизма выродится второй католицизм, только более скудный и менее серьезный в религиозном отношении, чем первый; ибо римский католицизм имеет папу, святых и монахов, а мы их не имеем и никогда не получим»98. Постепенно усвояются и все следствия римско-католического понимания церкви фанатизм, властолюбие, религиозная нетерпимость, церковная формалистика и полицейский характер церковного управления.
Таково практическое решение вопроса о церкви, господствующее в современном ортодоксальном протестантизме. Не требуется особенного труда, чтобы видеть, что протестантизм стал здесь в явное противоречие со своими основами и пришел к полному самоотрицанию. Приблизиться к ненавистному для протестантов латинству, вернуться снова к тому историческому моменту, с которого началась реформации, – не значит ли это для протестантизма изменить самому себе, сознаться в бессмысленности реформы и признать всю трехвековую историю протестантизма за пустой, обманчивый призрак? А так именно и поступает ортодоксальней лютеранизм!
В крайность другого рода, хотя и ведущую к тому же самому результату, впадает либеральный протестантизм в своем учении о церкви. Верный основным началам протестантизма, что церковь – «царство чистой мысли, небесное, всеобъемлющее тело Христа», – он не признает определенной внешней регламентации церкви, выдвигая в понятии о ней исключительно внутреннюю сторону взаимоотношения ее членов. С этой точки зрения, учение о церкви никогда не может быть определенным и законченным: оно вечно растет и изменяется, как и сама жизнь, отражением которой оно служит. Прямым практическим следствием таких воззрений является абсолютная свобода, или – точнее – полный произвол для верующих в отправлении религиозно-церковной жизни. «Наиболее характерным выражением этой свободы можно считать поднятый в новейшем лютеранстве вопрос о необязательности употребления апостольского символа при богослужении (Apostolikumsirage), который до сих пор служил главным выражением единства богослужебного культа в лютеранстве»99. Естественно, что такая свобода, в конце концов, приводит к полному отрицанию церкви, как единого целого. «Если на самом деле я могу отправлять церковно-религиозную жизнь так, как мне угодно, значит я могу принадлежать ко всякому религиозному обществу, и даже мало того – я могу не принадлежать ни к одному церковному обществу, могу сам из себя составить целую церковь»100. Отсюда – полный простор для возникновения и развития в протестантизме множества самых разнообразных сект и обществ с мистико-рационалистическим характером. Не вдаваясь в детальное знакомство с ними, мы остановимся только на тех, в которых вопрос о церкви ставится и разрешается принципиально; это, так называемые, «свободные церкви», представляющие последнее слово либерального протестантизма. Такова напр. свободная церковь, проповедуемая Вине. По учению последнего, церковь не есть только отрицание союза с государством и народом, но вместе с тем и отрицание ее самой, в смысле определенной величины. Поэтому бесконечное расчленение церкви на множество сект и образование возможно большего количества последних, по взгляду Вине, нужно считать проявлением нормальной жизни церкви, знамением ее духовного роста. Отсюда, чем больше в церкви различных сект и обществ, тем лучше для нее. И действительно, если чем другим, то именно этим протестантская церковь смело может похвалиться: там у каждого сколько-нибудь оригинального мыслителя – своя церковь. Но у всех их одно общее основание – представление о церкви невидимой и сверхопытной, представляющей собой духовно-нравственный союз верующих, объединенных взаимной любовью и проникнутых высоким нравственным настроением.
Из церковных движений этого рода за последнее время можно отметить напр. попытку Эгиди. В своем сочинении, изданном летом 1890 года («Ernsten Gedanken»), он отвергает решительно всю догматику христианства и назначение церкви видит в том, чтобы она воспитывала дух христианства, т. о. располагала верующих так мыслить, любить, молиться, каяться, чувствовать и поступать, чтобы быть достойными божественной любви. Он усиленно подчеркивает. что Христос был обыкновенный человек, и этим хочет возбудить энергию к полному подражанию его высоконравственному образу. Практическое осуществление церкви с подобным устройством, т. е. без догматов, без иерархии, без таинств и богослужения, он называет «воссоединением всех христиан в христианстве Христа», «увенчанием церковного здания»101. Но для всякого непредубежденного человека ясно, что это не «увенчание и завершение»церкви, а ее полное разложение и превращение из специально религиозного учреждения с определенными церковными отправлениями в обычное социально-демократическое общество, занятое отправлениями обыденной жизни.
Не менее типичен в этом отношении проект Сульце о создании «общинной церкви», т. е. об организации христианского общества по образцу различных филантропических учреждений, в роде напр. общества трезвости, или вспомоществования бедным, призрения больных и т. п. Собственно религиозный элемент в подобных церквах упраздняется вовсе. Никакого сверхопытного догматического учения, никакого чиноначалия, никаких таинств в этой церкви не может и не должно быть. Тут уже остается один только шаг до полного уничтожения не только церкви, но и самого христианства. Да и этот шаг уже сделан в так называемом «Обществе этической культуры», возникшем на протестантской почве в Америке. Его девиз – «развитие истинного гуманизма» и посему оно широко открывает двери не только различным исповеданиям, но и различным религиям: протестант и католик, христианин и иудей, мусульманин и буддист – все встречают здесь одинаково радушный прием. Дальше этого, по-видимому, уже идти некуда: тут мы имеем дело с полным упразднением христианской Церкви и с вырождением ее в гуманистическо-филантропическую общину.
В Германии опыт подобного рода представляет «религия в границах чистого гуманитета» марбургского философа П. Наторпа, письма о «независимой морали» братьев Е. и Фр. Ланганс, попытка Теобальда Циглера провести в жизнь «новую веру» Штрауса, возникновение «интернационального союза религий духа» и различных мелких общин теософического или спиритического характера, в которые постепенно вырождается современный либеральный протестантизм.
В заключение обзора истории протестантской церкви Германии за XIX век, остается повторить то, что было сказано в начале, т. е. что эта история служит лучшим доказательством полной несостоятельности религиозных принципов протестантизма. Вынужденный историей и самой жизнью дать решение коренного религиозного вопроса о церкви, протестантизм доказал свое полное бессилие сделать это. Весь ХIХ-й век представляет сплошной ряд попыток разрешить этот наболевший вопрос в том или ином смысле, начиная с внешних опытов – граждански-правительственного характера и кончая попытками внутреннего, нравственного устройства протестантского общества. Но все эти попытки нс дали протестантству единой церкви. Наоборот, они содействовали еще большему его дроблению. В результате этого исторического движения, чем является современный протестантизм, ясно выделяются два основных течения одно – консервативное, принадлежащее школе новой ортодоксии и представляющее возврат к ненавистному для протестантизма латинству; другое – либеральное, мечтающее о создании христианства без Христа и церкви без религии и, таким образом, уничтожающее не только протестантизм, но и самое христианство. А так как крайности сходятся, то в том и другом случае протестантизм, разоблаченный своей историей, одинаково приходит к самоуничтожению. «Страна, – пишет один верующий протестант, – которая была колыбелью, становится могилой реформаторской веры. Протестантская церковь при смерти. Все новейшие труды о Германии, как и все личные наблюдения, согласны в этом»...102.
Глава 2.
Внутреннее развитие протестантизма – Тесная связь протестантского богословия с философией. – Субъективизм Канта. – Идеалистический пантеизм Фихте, Шеллинга и Гегеля. – Шлейермахер, как родоначальник протестантского богословия девятнадцатаго века. – Новотюбингенская школа. Штраус и «мифологисты». Баур и историко-критическая школа. Ортодоксальное богословие. – «Посредствующая » школа.
«Протестантство есть мир, отрицающий другой мир» – по удачному выражению нашего известного богослова-публициста: «отнимите у него этот другой отрицаемый им мир – и протестантство умрет, ибо вся жизнь его в отрицании... Как скоро исчезает это ощущение реакции, протестантство тотчас разлагается на личные мнения без общей связи»103.
Вот лучшая характеристика внутреннего содержания протестантизма и всей истории его развития.
По противоположности римскому католицизму – религии земли и тела, лютеранство – религия духа и мысли. Вся история реформации это – ряд попыток создать отвлеченную философическую религию. Отсюда – самая тесная неразрывная связь протестантского богословия с немецкой философией. Германия для протестантского мира – тоже, что Рим для латинства; отсюда, говоря о связи протестантского богословия с философией, мы с полным правом будем говорить лишь о немецкой идеалистической философии.
Что Германия – страна философии, а немец – тип сухой, рассудочной деятельности и отвлеченного, формального мышления – это давно стало общим местом. На почве этой национальной особенности возникла, как известно, и сама реформация, в качестве протеста за права личности и свободу исследования в деле веры. Стремление освободить человеческую мысль из-под гнетущего, мертвящего рабства сначала Риму, а затем – всякому внешнему авторитету составляет отличительную черту протестантизма за всю почти четырех вековую его историю. Потребность создать новую, противоположную папству, «свободную » церковь была основным мотивом деятельности самого отца реформации – Мартина Лютера. Исходным пунктом его догматики было начало личной веры и непосредственных отношений верующего к Духу благодати. Самая религия понималась им не в виде известной совокупности обязательных догматов, а в смысле внутренне·мистического единения верующего с Христом; этим самым принципиально отрицалась необходимость какого бы то ни было посредства между верою и верующим, между Христом и христианством; а отсюда существование видимой церкви с богослужебным культом и со всем внешним ее строем считалось, по меньшей мере, излишним. Живое, чисто рациональное убеждение и соответствующая сердечная настроенность – вот все, что нужно для спасения, по взгляду Лютера, положенному им в основу всего протестантизма. Последовательное развитие этих начал и практическое осуществление их в жизни грозило господством ничем не сдерживаемого произвола каждого и полной анархией в области мысли и жизни. Сам Лютер, очевидно предвидя подобный исход своей реформы, отступил перед последовательным развитием ее основных начал и пошел на компромиссы. Он провозгласил, именно, два основных догмата протестантства: учение об оправдании одной только верой и признание Св. Писания в качестве единственного источника веры – это, так называемые, формальный и материальный принципы протестантизма. Но не трудно видеть, что уже здесь Лютер изменил самому себе и допустил противоречие. Пока он учил, что человек оправдывается только верой, что спасение подается туне, ради заслуг Христа, он оставался верен своему основному взгляду на религию, как на акт внутреннего, мистического единения верующей души с Богом. Но коль скоро он к этому материальному принципу присоединил другой формальный – учение о Священном Писании как источнике веры, он впал в грубое самопротиворечие. Желая, очевидно, спасти протестантизм от господства безграничного произвола, поставить свободу религиозного исследования в должные границы, сообщить точку опоры и надежный авторитет протестантскому· вероучению, он дал в руки своих последователей Библию и потребовал от них благоговейного преклонения не только перед духом, но и перед самой буквой ее. Этим самым он ниспровергал свое учение о полной религиозной свободе верующего и об отсутствии всяких, внешне стесняющих его авторитетов. Из этой основной коллизии между двумя началами – материальным и формальным – и сложилась лютеранская догматика, полная непоследовательности и противоречий. «В целом жизнь и история протестантства есть жизнь нестроения и беспорядка, хаотического брожения религиозных мнений, распадения на бесчисленные религиозные секты. Это жизнь не общества, а скорее жизнь отдельных лиц104.
Причина этого кроется во внутренней непоследовательности протестантизма и в праве каждого верующего по своему комментировать и примирять его противоречия. Однако как ни разнообразны и ни противоречивы церковно-религиозные теории, возникшие на протестантской почве, всем им одинаково присуще стремление придать протестантскому вероучению характер системы, а его церковному устройству сообщить подобие внешне церковного организма. Всем этим, и в особенности последним, протестантизм сильно удаляется от своей исторической первоосновы – попытки создать невидимую, духовную церковь – и путем длинного исторического процесса последовательно приходит, как это мы видели в предшествующей главе, к собственному отрицанию. Потому не здесь должно искать типического, верного самому себе, внутреннего развития протестантизма.
Так как последние выводы основных начал реформы грозили совершенным падением но только церкви, но и самой религии, то германская мысль спасая ту и другую, воздержалась от окончательных выводов в области религии. Довести до конца свое дело она могла только в области философии. Германская философия есть истинная дочь немецкого протестантизма. В ней его последнее слово. «Верная, хотя и не до конца, в религии своему крайнему идеализму, отвлечению и отрицанию всего видимого, протестантская мысль в сфере философии еще осязательнее заявляет себя, свой отличительный характер и доходить до nec plus ultra по принятому ею один раз навсегда направлению, разрывает окончательно всякую связь с человеческой действительностью, исключительно сосредоточивается в идеальной первооснове всего сущего. Мир для нее или вовсе теряет свое предлежательное существование или одухотворяется, обоготворяется, представляется бесконечным развитием одного божественного начала. – Выводы протестантской германской философии – зрелый плод того же направления, которое проходит, заявляет себя в религиозных воззрениях протестантов»105.
В этом – тайна могучего, жизненного влияния германской философии на протестантское общество, ближайшим образом – на развитие его богословия. Отсюда, знакомство с немецкой протестантской философией имеет для нас двоякий интерес – и как последнее слово в развитии основных начал протестантизма, и как тот живой родник, струями которого питается научная богословская мысль протестантов.
2 Девятнадцатый век открывает собою новую эру в истории развития протестантской богословской мысли, – эпоху ее высшего расцвета. В начале этого века выступают на действующую сцену истории два самых видных мыслителя Германии – отец новейшей философии Эммануил Кант и родоначальник современного протестантского богословия – Фридрих Шлейермахер. С их именами соединяется все, что было самого важного и типичного в развитии того и другого.
Что касается первого из них – философа Канта, то он по основному своему принципу был, прежде всего, истый протестант. Своим учением об условном и относительно-субъективном характере всего нашего познания он окончательно расшатал почву строгого догматизма: и если где-либо, то, именно, в его системе можно находить строгое, логическое приложение протестантского принципа личной свободы исследования и субъективного характера нашего познания. Как в самом познании, так и во всей нашей духовной жизни Кант строго различал две стороны – теоретическую, трансцендентальную, имеющую свой первоисточник в Боге, – и практическую, реальную, вытекающую из идеи присущего человеку нравственного императива. Соответственно основным началам реформации. Кант считал первую, т. е. теоретическую область лежащей за границей нашего познания и потому недоступной ему. Отсюда, учение о Боге, мире и их взаимоотношении, как нечто лежащее по ту сторону нашего познания, не составляет точного и соответствующего действительности, знания, а имеет лишь характер личного, субъективного мнения. Предмет точного исследования в области науки и религии составляет лишь сфера нравственно-практической стороны жизни. Отсюда – центр религии и богословия – не в догматике, а в морали. Догматическое учение религии, равно как и вся внешне историческая, эмпирическая сторона ее не имеет существенного значения: это – не более, как преходящий момент на пути к достижению истинной религии разума, почивающей на идее духа и исключающей существование всякого внешнего посредства. Таков, чисто-протестантский, идеал религии по Канту.