Если исключить непоследовательных представителей так наз. «посредствующей» школы, то во всем богословии протестантизма от Лютера до наших дней легко заметить два основных течения – одно либерально-рационалистическое, другое консервативно-ортодоксальное. Два этих основных исторических типа протестантского богословия точно также характеризуют собой и его современное состояние, с тем различием, что соответственно с духом времени и движением богословской мысли, каждое из указанных направлений получило те или иные изменения в строе своих систем.
Автор одной из протестантских монографий по исследуемому нами вопросу, разделяя всех современных своих богословов на два лагеря: положительный и либеральный, или, следуя его терминологии, – на «позитивный» и «критический», к первому относит: Бекка, Филиппи и Кюбеля (библейско-церковная, строгая школа): Каниса, Лютарда и Томасиуса (библейско-дерковная, менее строгая); Дорнера (спекулятивная школа); Келера и Франка (эмпирическая школа). Ко второму, либеральному лагерю, по его мнению, принадлежит: Бидерман, Липсиус, Пфлейдерер (философская или гегельянская школа); Ричль, Германн, Кафтан, Гарнак и др. (ричлевская школа). При этом он отмечает, что богословы одного и того же лагеря не только не всегда согласны между собой, но часто расходятся до полной противоположности, примером чего в либеральном лагере могут служить философская и антифилософская, или ричлевская школы136.
Что касается первого из вышеуказанных нами направлений протестантского богословия, т. е. «позитивного» или «положительного», то о нем мы не имеем надобности особенно распространяться, так как современные его течения не представляют чего-либо оригинального, по сравнению с предыдущими его формами, речь о которых была у нас выше.
Впрочем, и в позитивном богословии есть одна черта, которая заслуживает нашего особенного внимания – это прогрессирующая консервативность и, если можно так выразиться, усиливающаяся ортодоксальность рассматриваемого направления. Под влиянием ожесточенной борьбы с богословским либерализмом, окончательно ниспровергающим все вековые устои религии и церкви, в противовес ему положительное богословие начинает принимать не только ортодоксально-лютеранский, но даже римско-католический отпечаток. Большинство современных представителей положительного богословия убеждено в необходимости для христианства исторически-положительного характера, а также признает имеющим важно значение для церкви духовное единство и единомыслие в учении. Для народа же, по его мнению, нужно определенное знамя, нечто точное и ясное, что он считает своей святыней и с чем неразрывно привык соединять и свою веру. В этом отношении протестантское богословие с его бесконечными сомнениями и спорами, вместо того, чтобы дать ясное познание, может только окончательно сбить с толку и смутить религиозную совесть. Отсюда, симпатии положительных богословов наших дней не на его стороне: они находят искусным и целесообразным метод католической церкви, с ее безусловно строгой системой учения. Справедливо полагая, что широко разливающийся поток современного неверия берет свое начало в неограниченной свободе исследования, провозглашаемой протестантизмом, положительные богословы считают возможным остановить этот поток указанием на пределы, дальше которых он не должен простираться, признанием внешнего авторитета, который бы подчинял полеты богословской мысли контролю веры. Отсюда, в положительном богословии нашего времени более, чем когда-либо заметно тяготение к авторитетам, стремление к точной формулировке веры и к выработке устойчивой церковной формы. В представлении подобных богословов не только Св. Писание, но и символические книги протестантизма стоят очень высоко по мнению, например, Томасиуса, Бонветша, Заберга и других – последние дают самозавершение церковного сознания и в этом смысле составляют последнее слово при решении всех богословских вопросов. Еще заметнее это возрастающее стремление к большей твердости, определенности и устойчивости в практической сфере, в области церковно-религиозной жизни, где ново-лютеране, напр. открыто заявляют о своих симпатиях к католическому миру. «Прежние опыты с церковным либерализмом принесли лишь разочарования, а потому вполне понятен поворот Евангелической церкви к ортодоксальному направлению», – говорит один из современных наблюдателей протестантизма137. В церковной жизни, по его словам, господствует строгий правовой порядок (Rechtsordnung), внешняя неприкосновенность символа веры и закрепление известного богослужебного ритуала. Большинство церковных газет, к которым примыкает и несколько политических, пишется в духе католицизма, в полном противоречии с седьмым членом Аугсбургского исповедания138. Против такого «окатолизирования» церкви, в котором он справедливо видит надвигающуюся грозу протестантизма, в особенности энергично восстает известный церковный историк – Адольф Гарнак, который, между прочим, говорит: «Если подобное течение в протестантстве будет продолжаться и дальше, то из протестантизма выродится второй католицизм, только скуднейший и менее серьезный в религиозном отношении, чем первый»139. Всего этого более чем достаточно, чтобы видеть, что последовательно развитое положительное направление протестантизма приводит его к окончательному самоотрицанию и полному вырождению в дореформационный католицизм.
2. Как ни сильно в настоящее время положительное течение протестантского богословия, однако оно представляет не столько самостоятельное и независимое направление богословской мысли, сколько реакцию либерализму, обусловленную его успехами. Единственно же самобытным и выражающим истинный дух протестантизма по прежнему остается либеральное богословие. В современных течениях его замечается больше жизни и движения, чем в состоянии положительного богословия. Либеральная школа, как мы уже сказали, образует в настоящее время два главных разветвления – философское течение и ричлианское богословие.
Что касается первого из них, т. е. философского течения, то оно представляет собой дальнейшее развитие прежнего богословского рационализма, служа непосредственным продолжением вульгарной, мифической и ново-тюбингенской школ. Благодаря их дружным усилиям христианство в сознании многих протестантов утратило свой сверхъестественный характер и низведено на степень обычных человеческих верований, служащих выражением практической стороны человеческого духа, с одной стороны – его свободы, с другой – зависимости от окружающего мира. На почве подобных-то воззрений современные либеральные богословы и построяют свои религиозные системы. Чтобы получить о них надлежащее представление, достаточно ознакомиться со взглядами Бидермана, Липсиуса и Пфлейдерера – этих корифеев новейшего спекулятивного либерализма.
Верное своему девизу, что «протестантская церковь есть школа философов, великая и священная община искания истины», философское направление современного богословского либерализма есть ничто иное, как гегельянство, облеченное в формы христианства Исходный пункт этого богословия – его учение о Боге, мире и человеке – всецело пантеистический. Так, по учению Бидермана, Бог и мир различаются между собой только логически, в сущности же они тождественны: Бог есть та безличная мировая душа, которая разлита по всему универсу и которая лишь в человеке достигает своего самосознания; в каждом человеке во всякое время осуществляется его единение с Богом; воля Божия и имманентный нравственный миропорядок – одно и то же. Отсюда, творение мира, по взгляду того же Бидермана, есть не чудесный исторический факт, а условная форма для выражения постоянного, не имеющего ни начала, ни конца процесса самооткровения Бога в мире. Все догматы откровенной религии не имеют того объективного содержания, какое им обыкновенно усвояют; по мнению богословов этой школы, их должно понимать совершенно иначе, именно, в духе идеалистической философии. «Я не могу скрыть того, – говорит автор ужо известной нам специальной монографии о протестантском богословии, – что догматика гегельянцев, а следовательно и догматика Бидермана с Липсиусом представляет для меня нечто невыразимо монотонное. Это есть долго продолжающийся, у Бидермана, напр. растянутый на целую тысячу параграфов, процесс постепенного превращения низших исторических «представлений», изложенных в библейско-церковном учении в абстрактной форме, в высшую форму действительных «идей»... В непосредственно ощущаемом проникновении конечного духа бесконечным, или Богом, в мистике, человек и торжествует свое высшее блаженство, которому умозрение помогает тогда достигнуть полной истины о себе самом»140.
Частнее развивая свои общие мысли, богословы критической философской школы пишут целые трактаты о религии и творении, о благости и премудрости Бога, об искуплении и восыновлении, о вечном блаженстве и будущей жизни и т. п.; но все это – лишь для «немощных духом»; в действительности же под покровом церковно-догматических, традиционных форм у них разумеются чисто-метафизические процессы и понятия, служащие частным раскрытием их общего пантеистического мировоззрения.
Сущность положительного учения данной школы можно кратко охарактеризовать следующим образом. Так как единственно реальное бытие или верховная идея достигает своего самосознания только в человеке, то вся религиозная догматика должна заниматься не чем-либо иным, как только анализом человеческой природы, изображением ее нравственно-психологических процессов. Иисус Христос – глава и основатель религии Его имени, был первым и единственным в своем роде человеком, в котором богосознание достигло высшей степени своего обнаружения. Ввиду этого для нас не имеют будто бы никакой важности различные внешние исторические факты из жизни и деятельности Христа, так как исключительный интерес должен сосредоточиваться не на внешней личности Христа и Его историческом деле, а на внутреннем росте Его личности, на Его богочеловеческом духе141. Таким образом, в либеральном богословии личность исторического Христа отходит на второй план, на первый же выступает религиозный принцип, богочеловеческий дух, о жизни которого мы, по словам Германа, узнаем не из Евангелия, но из самосознания общества.
Само собою понятно, что богословы этой школы не признают божества Иисуса Христа, или точнее, понимают его в пантеистическом смысле. По представлению, напр. Бидермана, Иисус Христос может быть назван богочеловеком лишь в том смысле, что в Его лице идея богосыновства впервые обнаружилась со всею ясностью142. Если же, при таком понимании религии и взгляде на Христа, богословы этой школы все же говорят о спасении Христом всего человечества, о прощении грехов и примирении с Богом, то они смотрят на дело с своей точки зрения, с точки зрения естественной религии: в рассуждении об этих предметах они берут лишь, одну субъективную сторону и говорят, напр. не о спасении людей Богом, но о самоспасении человечества (автосотеризм), прообразом которого был исторический Христос; Его дело было только первым, краеугольным камнем в здании спасения. Что же касается различных догматических понятий – примирение, искупление, освящение, – то это не различные следствия богодарованного спасения, а разные степени его усвоения человеком.
Второе место, после личности Христа, отводится богословами критической философской школы учению церкви. То, чем был исторический Христос для Его современников, говорят либеральные богословы, для людей последующих поколений, представляет основанная Им церковь. Она есть как бы коллективная личность и в этом смысле является выражением жизни религиозного духа в сознании общества верующих во Христа. Это общественное самосознание отождествляется ими с Духом Христовым или Духом Божиим, живущим в Церкви143. Как таковая, христианская община или церковь не составляет сама по себе цели, но служит средством к высшей цели, образует переход в «Царство Божие » – эту конечную цель всего нашего бытия. По определению Пфлейдерера, «Царство Божие» есть «раскрытие богочеловеческого принципа в общем организме жизненных учреждении человеческого общества, высочайшее социальное благо и идеал совершеннейшего общения с Богом в вечной жизни»144. Словом, «царство Божие» – высший совершеннейший порядок той же земной жизни, оно имманентно миру, или посюсторонне. Таково в основных своих моментах новейшее либеральное богословие философско-критической школы. Ясно, что для представителей ее «богословие есть не что иное, как несовершенный, приблизительный набросок высшей философии и что мир религиозной мысли походит на своего рода Платоновскую пещеру, где догматы на подобие образов и теней изменяются и производят из себя известные отвлеченные понятия» 145. Здесь можно найти все, что угодно, и гегелевский монизм и фихтевский солипсизм и шеллинговский пантеизм, но только не христианство и даже не религию, вообще. Сам Гарманн, сочувствующий, как известно, пантеистам, и тот нашел, что «точка зрения подобных богословов лежит вне христианства»146. «Даже в самом грубом язычестве, – с горечью восклицает Флюгель, – не меньше религии, чем в этом пантеизме»147!
Таким образом, две основных школы современного протестантизма – положительная и философско-критическая – стоят друг против друга, как два противоположных полюса. В своем понимании сущности религии и богословия они расходятся диаметрально, и разделяющая их пропасть, по авторитетному замечанию Делича – с каждым годом становится все шире и глубже, так что никакое посредство между ними невозможно148.
3. Несмотря на вышеуказанную нами невозможность примирительного объединения двух основных богословских течений современного протестантизма, попытка этого рода существовала и она дала опыт богословия, являющегося чуть ли не господствующим в нем направлением. Вождем этого движения был известный протестантский богослов – Альбрехт Ричль, состоявший профессором Боннского и Геттингенского университетов (род. 1822 г. † 1889 г ). Автор уже не раз упомянутой нами монографии о протестантском богословии ХIХ-го в. считает Ричля самым видным, после Шлейермахера, богословом нашего века и признает, что если Шлейермахер открыл новую эру в истории протестантской богословской науки, то Ричль начал в ней новую фазу149. В главную заслугу Ричлю наш автор ставит то обстоятельство, что он полнее и счастливее, чем кто-либо воспользовался методом Шлейермахера. Последний, как мы знаем, избрал новую почву для решения вопроса о религии: источник ее он указал не в знании, как думали до него, а в совершенно иной области, в чувстве как внутреннем опыте не единичного только человека, но целого исторического общества. В силу такого взгляда на сущность и происхождение религии, ее догматическая сторона утрачивает свое первостепенное значение; место последней в богословии ричлианства занимает описание, или изображение внутренней субъективной стороны религиозного чувства, его моральной природы. В этом пункте ричлевская школа сходится с философской; но она существенно расходится с ней в другом отношении. Философская школа смотрит на религию как на своего рода, метафизическую систему и потому создает не действительную, а лишь умопредставляемую, точнее, химерическую религию. Совершенно противоположного взгляда на этот предмет держится ричлевская школа. Истинная религия, по взгляду самого Ричля, не имеет ничего общего с метафизикой. Последняя представляет собою попытку понять и уяснить себе окружающий нас мир: но еще Кант своим учением о невозможности познать вещь в себе окончательно доказал всю бесплодность подобных попыток. Отсюда, заключает Ричль, все вопросы, носящие метафизический характер, раз навсегда должны быть исключены из области теологии. Религия и наука – это две совершенно различных и даже противоположных области: если в первой доминирует разум, то во второй господствует чувство. Впрочем, это последнее Ричль понимает довольно широко, шире, напр., Шлейермахера; он называет его самосуждением (Selbstbeurtheilung) человеческого духа, поскольку считает все силы человеческого духа – ум, сердце и волю, – имеющими свою долю участия в религиозном процессе150.
Лишенная возможности и права решать метафизические вопросы о том, что такое Бог сам в себе, как произошел мир, что представляет по своей природе исторический Христос? и т. п., теология, говорят ричлисты, должна заняться исследованием того, какое значение имеет все это для нас, для нашего самосознающего и самоопределяющего себя духа? Лишь только на этой почве и возможна истинная, христианская догматика. В ней Бог – начало и конец всякой догматики – может быть мыслим только как любовь, потому что лишь с этой стороны и известно нам Его отношение к миру и человеку. Равным образом исключительно с этой точки зрения, т. е. как о высшем обнаружении божественной Любви к людям, должны мы судить и об Иисусе Христе, основателе христианства. Все же догматы прежней теологии: о Боге и Его свойствах, о мире и человеке, о личности Христа, Его премирном существовании, чудесном рождении от Девы Марии, Его искупительно-примирительной смерти и живительном восстании от мертвых, должны быть отвергнуты повой теологией, или, по крайней мере, радикально изменены в духе основных ее принципов. Столь же тенденциозно Ричль и его школа относятся и к Св. Писанию, которое они трактуют эклектически, т. е. выбирая из него только то, что согласуется с их воззрениями; все же остальное или вовсе отвергают, или искусственно приспособляют к своим мнениям151.
Полагая учение о Божественной Любви в основу всей своей догматики, богословы школы Ричля весьма важное значение усвояют учению об «оправдании и спасении»152. Но оба этих понятия имеют у них совершенно своеобразное значение. Исходя из основного своего принципа, ричлисты говорят, что история мира открывается царством чистой любви и гармонического единения Бога с человеком. Но затем человек нарушил этот союз своим грехопадением, в котором он дал торжество своим эгоистическим стремлениям; проявил недостаток упования на Бога и выразил холодное равнодушие к Нему. Однако в акте грехопадения не следует, по мнению данных богословов, видеть какого-либо особенно тяжкого оскорбления Богу, а оттуда нет места и речи о тех ужасных последствиях, которые будто бы повлек за собой первородный грех. Все это и не достойно Бога, и не сообразно с природой человека; в действительности же грех скорей, будто бы, дурная привычка, чем наследственное изменение природы; а наказание за него должно понимать не в виде божественного проклятия, тяготеющего над человечеством, а в смысле ощущаемого человеком болезненного чувства собственной виновности пред Богом и тягостного сознания своей богоотчужденности.153
Чтобы возвратить нам божественную любовь и снова восстановить нормальный порядок жизни, и явился на землю Господь наш Иисус Христос. Он, по взгляду рассматриваемых богословов, был идеальным человеком, в котором добро и зло гармонически уравновешивались. Вместе с тем Он есть откровение любви Божией к нам, той любви, в которой вечная мировая цель. Своей жизнью И. Христос осуществил Свое историческое призвание, а страданиями и смертью запечатлел жизненность и силу провозглашенного им миру великого принципа любви. «Так как, далее, Иисус Христос, принося удовлетворение Богу, был поручителем за все человечество, как единое целое, то отсюда и прощение грехов или усвоение оправдания может быть достигнуто христианином только как членом единого целого, или иначе, как членом общины Христовой, в силу обмена между его личной нравственной свободой и нравственным влиянием общества. Принадлежность к церкви, как видимому обществу, составляет по Ричлю, залог оправдания и спасения»154. Церковь, как известный внешний институт, тождественна с христианской общиной, а одушевляющий ее дух Христов – с религиозным сознанием всей общины.
С учением о церкви в богословии Ричля неразрывно связано представление о «царстве Божием», составляющем последнюю цель всех стремлений. Сам Ричль определяет его, как собрание верующих во Христа, насколько согласно они действуют с принципом любви. Оно, следовательно, есть идеал достижимого на земле счастья, осуществляемый путем нравственной деятельности всех членов общества, одушевленных началом взаимной любви. «Представляя собою необходимую тенденцию божественной любви, царство Божие в то же время осуществляется человеком; и этим введением человеческой личности Ричль избегает пантеизма»155. Это внутренне переживаемое человеком царство Божие в коллективном союзе всех верующих и образует церковь. Строго говоря, церковь, по взгляду Ричля, как явление внутренней, незримой стороны духа, должна бы быть невидимой. Однако, вопреки всяким ожиданиям, он является решительным защитником видимой церкви с ее внешней организацией и богослужебным культом, в состав которого входят молитвы, слово Божие, проповедь и таинства. Таким образом, в заключении системы Ричля получается вывод, противоречащий не только основным началам лютеранства, но и его же собственным основоположениям. Впрочем, это далеко не единственный пример тех самопротиворечий, неясностей и запутанности, которыми так богата богословская система Ричля. «Его учение до крайности запутанно; говорят даже, что с целью сделать свое учение более запутанным, он сознательно и намеренно прибегал к самым туманным способам выражения, как своего рода богословской тактике»156.
Несмотря на это, или, быть может, именно, потому-то, учение Ричля настолько популярно в настоящее время, что, по замечанию одного непосредственного свидетеля его успехов, «все лютеранское богословие не без основания делят теперь на ричлистов и не-ричлистов»157. В числе приверженцев этого «новомодного богословия» состоит большинство современных протестантских богословов, во главе с такими выдающимися учеными, как Кафтан и Гарнак. Как это нередко случается, ученики Ричля пошли еще дальше своего учителя в развитии его основных взглядов. Низведя всю сущность религии к этике, в христианской догматике они усматривали лишь неудачные попытки человеческого разума достигнуть объективного познания религиозных предметов. Последователи Ричля приходят даже к мысли, что догматика христианства создалась под влиянием языческой философии, что она, следовательно, представляет собой продукт язычества158. В своей специальной монографии об этом, один из рьяных ричлианцев выводит, путем длинных исторических экскурсий почти всю христианскую догматику из философско-языческих воззрений. Всего больше в таком языческом понимании христианства винит он восточную церковь, где искони господствовало философско-созерцательное направление богословия. Отсюда это направление перешло, по его словам, на запад, и в схоластическом богословии, бравшемся за разрешение самых трудных метафизических вопросов, достигло своего наиболее полного расцвета. Первый решительный удар этому умозрительному богословию был нанесен протестантизмом, выдвинувшим практическую сторону христианства; другой, окончательный – сделан церковным рационализмом, возросшим на почве того же протестантизма. Этому рационализму Кафтан приписывает не подрыв и не разрушение веры, а наоборот, очищение и восстановление истинного христианства; в нем, в его отрицательном отношении к ортодоксальной догме, сказался, по словам Кафтана, «приговор самой истории над этим учением».
В разрушительной работе, направленной к подрыву христианской догматики, особенно далеко ушел едва ли не самый выдающийся из современных нам протестантских богословов – Адольф Гарнак. «Его ученость громадна, его исследования носят следы беспристрастия, его авторитет, как историка, бесспорен159. Потому-то и влияние его особенно сильно и пагубно.
Таким образом, «новомодное, ричлианское богословие» протестантизма есть – тот же либеральный рационализм, только надевший на себя личину веры и потому еще более опасный. Входя под покровом ревнителей истинной религии, они невольно располагают к себе всех, ищущих веры; но лишь только затем, чтобы похитить у них и последние остатки ее, наполнив душу, вместо положительного религиозного содержания, скептической критикой и неуловимыми призраками!