Лучшая принцесса своего времени

– Как Вы думаете, Ваша сестра станет такой же высокой, как Вы?

Затем король похвалил портрет Екатерины и дал его посмотреть своей сестре, которая тоже им восхитилась. Когда Филипп удалился, к королеве допустили дона Карлоса. Показав ему портреты своей матери и сестры, Елизавета лукаво поинтересовалась у пасынка:

– Какой из них больше нравится Вашему Высочеству?

Покраснев, инфант, смеясь, ответил:

– Я думаю, что молодая дама красивее.

– Поверьте, Ваше Высочество, что в жизни моя сестра тоже очень красива и очень грациозна.

Ничего не ответив Елизавете, дон Карлос снова взглянул на портрет и покраснел ещё больше.

– Что же касается другого брака, мадам, – написала присутствовавшая при этой сцене статс-дама королеве-матери, – то здесь о нём молчат.

Возможно, Филипп согласился бы с предложением кардинала Лотарингии устроить брак Марии Стюарт с доном Карлосом, если бы не буйный характер инфанта, который открыто презирал своего отца. Предоставление ему независимости посредством союза с королевой Шотландии могло стать причиной серьёзных бедствий Слабое здоровье дона Карлоса, кроме того, давало Филиппу тайную надежду на передачу короны потомству его молодой жены, к которой он так нежно относился. Самой Елизавете хотелось бы видеть в качестве невесты инфанта не честолюбивую Марию, а свою сестру Маргариту. Ещё не встав с постели, она предупредила свою мать, чтобы та была настороже в отношении интриг Гизов в пользу их племянницы:

– Мадам, по возможности не допустите, чтобы моя невестка поехала в Жуанвиль, ибо за последние три недели здесь стало известно об этом её намерении и этот факт заставляет меня предположить, что она находится в постоянной связи с испанским кабинетом.

В свой черёд, император Фердинанд I настойчиво предлагал дону Карлосу руку своей внучки, эрцгерцогини Анны Австрийской. А испанские кортесы, собравшиеся в окрестностях Толедо, посоветовали Филиппу II потребовать разрешения у папы на брак инфанта с его тёткой Хуаной Австрийской.

Однако вместо женитьбы дона Карлоса отправили учиться в университет Алькала. А Елизавета в начале февраля вернулась в Толедо. Несмотря на то, что она путешествовала в носилках с мулами, дорога её очень утомила. Филипп II встретил её во дворе Алькасара и проводил до самых дверей её личных покоев. На следующий день королева почувствовала себя так плохо, что пожелала исповедаться и принять Святое причастие, а затем долго беседовала с мужем наедине. К счастью, спустя сутки она почувствовала себя лучше и через неделю встала с постели.

Портреты, которые Екатерина прислала дочери, были источником большого утешения для Елизаветы в отсутствие мужа. Казалось, она никогда не уставала созерцать изображение своей матери, которое с двумя другими поместила в своём кабинете.

– Ночью, мадам, – свидетельствовала Клод де Нана, – когда королева заканчивает свои молитвы, она не перестаёт целовать и кланяться Вашему портрету, а после – изображению короля, своего брата.

Вероятно, Елизавета страдала от одиночества при испанском дворе, где, за исключением праздников, короли редко общались со своими придворными, в то время как с самого детства она привыкла вращаться в блестящем обществе образованных людей. Хуана Австрийская, прекрасно разбиравшаяся в генеалогии и политике и поддерживавшая тёплые отношения путём переписки с грозным инквизитором Вальдесом, вряд ли могла стать занимательной компаньонкой для своей юной невестки. Поэтому королева находила удовольствие в беседах со своим бывшим наставником, старым аббатом де Сент-Этьеном, чьи разносторонние таланты были также высоко оценены Филиппом II, защищавшим его от ревности своих придворных. Ещё она брала уроки рисования у Ангиссолы Софонисбы, о чём засвидетельствовал 9 февраля французский посол, который написал Екатерине Медичи:

– Королева, Ваша дочь, проводит время за портретами, которые она рисовала в моём присутствии с быстротой, присущей её уму. Это стало возможным благодаря урокам, полученным ею от одной из итальянских дам, приставленной к ней королём благодаря тому, что та хорошо зарекомендовала себя в живописи. Кроме того, она приказала мне попросить Вас прислать ей карандаши всех цветов, как у Жанэ.

Тем временем при дворе распространились слухи о пренебрежении, которое якобы выказали французы к останкам Франциска II и о том, что его похоронили без всякой помпы и церемоний. Испанцы и, особенно, дворецкий королевы, стали насмехаться над французскими дамами. Эта неприязнь ещё больше обострилась, когда Филипп II приказал убрать траурные драпировки из церквей и часовен, посещаемых двором, не выдержав сорок дней траура. Несмотря на протесты французов, король отказался отменить своё распоряжение и, вдобавок, пожелал, чтобы его супруга тоже сняла траур. Когда же королева попыталась возразить, он ответил:

– Исполнив мою просьбу, Вы не совершите ошибку, потому что если при французском дворе давным-давно уже перестали печалиться по поводу смерти своего короля, то почему Испания должна продолжать его оплакивать?

Больше всего была возмущена Луиза де Бретань. Вызвав к себе дворецкого, она сердито спросила:

– Что за гнусные слухи Вы распускаете, сударь? Всем известно, что наш король строго соблюдает этикет, который предписывает ему носить траур по своему предшественнику в течение сорока дней.