В воскресенье, 19 апреля 1562 года, дон Карлос настоял на том, чтобы в одиночестве, без сопровождения, пойти навестить юную девушку, дочь одного из университетских садовников. В сумерках он направился к узкой лестнице, которой редко пользовались и почти не ремонтировали, ведущей в сад. Шагах в шести от края лестницы сын Филиппа споткнулся и упал, ударившись головой об дверь. На шум сбежались слуги и отнесли инфанта, оглушённого падением, в его покои. Были вызваны врачи, которые осмотрели и перевязали рану, обнаруженную ими на левой стороне головы инфанта. Однако кровотечение и последующая лихорадка у дона Карлоса заставили их сообщить обо всём королю. К восьми утра следующего дня Филипп II уже стоял у постели своего сына и наблюдал за перевязкой раны. Затем была проведена консультация между врачами инфанта и другими, состоявшими на службе у короля, и так как в состоянии их пациента, который жаловался на сильную боль, не было заметно улучшения, было решено расширить рану. После этого врачи объявили, что дон Карлос находится на пути к выздоровлению, и, следовательно, Филипп может вернуться в столицу. Приказав сообщать ему о состоянии наследника трижды в день, король уехал. Вместо себя он оставил герцога Альбу, поселившегося в епископском дворце. Однако на десятый день после несчастного случая рана инфанта снова воспалилась. Ночью 31 апреля дону Карлосу стало так у плохо, что его наставник, дон Гарсиа де Толедо, отправил курьера в Мадрид, чтобы вызвать оттуда врачей. Через несколько часов они прибыли и нашли инфанта в сильной лихорадке.
– О, Оливарес! – скорбно воскликнул при виде лекаря дон Карлос. – Взгляните на меня – одиннадцатый день, а я в такой лихорадке! Это дурной знак!
Посовещавшись, медики решили, что, поскольку симптомы указывают на давление в мозгу, необходимо снова расширить рану. Эта операция была немедленно произведена в присутствии герцога Альбы, который сначала послал в Мадрид, чтобы сообщить королю о критическом состоянии его сына. Череп несчастного Карлоса был осмотрен и признан невредимым, хотя на коже рядом с раной было обнаружено красное пятно, которое хирурги не могли объяснить. Получив послание Альбы, Филипп прибыл в Алькалу ночью в воскресенье, 2 мая. На другой день инфанта стал одолевать озноб: в течение нескольких часов началась рожа: его голова, горло, и плечи распухли до огромных размеров, и он потерял зрение. Когда король вошёл в спальню своего сына, бред инфанта был так силён, что мало кто осмеливался приблизиться к его изголовью. 6 мая известный хирург из Вальядолида по имени Торрес, посетив больного, порекомендовал прибегнуть к трепанации черепа. Врачи возражали, но состояние их пациента была настолько критическим, что совет Торреса был, наконец, принят по приказу Филиппа. Однако на следующее утро после операции состояние инфанта ещё больше ухудшилось. В этой крайней ситуации было решено призвать на помощь некоего мавританского врача из Валенсии, чьи мази считались чудодейственными. Специи сначала нанесли на рану хирурги, а потом и сам мавр. К счастью, инфант был без сознания, потому что, когда бинты были сняты, врачи обнаружили на его черепе страшные ожоги. Так как дон Карлос уже почти не подавал признаков жизни, врачи сообщили королю, что все средства были исчерпаны. Простившись с сыном в глубочайшем горе, Филипп уехал в Мадрид, где затворился в монастыре. Днём девятого мая процессия священников и прелатов вошла в затемнённую комнату страдальца, неся великолепный алтарь с мощами брата Диего, святого отшельника, умершего во время царствования Генриха IV, короля Кастилии, и похороненного в монастыре Сан-Франциско-де-Алькала. Вместе с ним принесли кости святых покровителей университета Алькалы, Юста и Пастора. Затем началась торжественная служба, во время которой мощи брата Диего выложили на подушку рядом с бесчувственным инфантом, а погребальной тканью накрыли лоб дона Карлоса. В ту же ночь, как потом рассказывал инфант, ему в видении явился святой монах Диего в облачении святого Франциска и с тростниковым крестом в руке, перевязанным зелёной лентой. Дон Карлос заявил, что сначала он принял это явление за блаженного Святого Франциска, но, не увидев стигматов, воскликнул:
– Как! Ты больше не носишь на себе отметины благословенных ран?
В ответ брат Диего обратился к нему с утешительным наставлением, и закончил тем, что увещевал его ободриться, ибо на этот раз он не должен умереть от своей болезни. Из монастыря Филипп отправил письмо Елизавете, и, сообщив ей о безнадёжном состоянии своего сына, приказала ей молиться о выздоровлении принца перед чудотворными образами Мадрида. Серьёзная забота о будущем тревожила ум короля, его надежды на потомство от третьего брака еще не оправдались и он написал своей сестре Марии, королеве Богемии, чтобы она отправила своих сыновей Рудольфа, Матиаса и Эрнеста на обучение в Испанию, с тем, чтобы старший из них смог стать его наследником.
Герцог Альба всю ночь простоял у изножья кровати инфанта, в то время как дон Гарсия де Толедо сидел в кресле рядом с ним и непрестанно молился о восстановлении здоровья своего питомца. На рассвете в состоянии дона Карлоса была замечена благоприятная перемена – его дыхание стало менее затруднённым, и, к всеобщему удивлению, он впал в тяжёлый сон. Весть о счастливом событии была немедленно передана королю. По-видимому, произошёл кризис, ибо бред, когда инфант проснулся, больше не возвращался, а другие опасные симптомы уменьшились. 17 мая дон Карлос прозрел. Первым объектом, на который упал его взгляд, был чудесный образ Мадонны из Аточи в изножье его кровати. Инфант набожно произнёс:
– Аве, Мария!
Затем он дал торжественный обет, что, если не умрёт, то подарит святилищам Девы в Аточи, Гваделупе, Монтсеррате и Толедо сосуды из золота, в четыре раза превышающие его собственный вес, и серебряные сосуды, в семь раз превышающие его вес.
14 июня Дон Карлос встал с постели и отправился навестить своего отца, который ждал его в своих покоях в епископском дворце. Через несколько дней инфант посетил все церкви и святыни Алькалы, и, в первую очередь, монастырь брата Диего. Святой монах, чьё заступничество помогло инфанту справиться с болезнью, в следующем году удостоился чести быть канонизированным по ходатайству Филиппа II и его сына.
Покинув Алькалу 17 июля, инфант отправился после захода солнца из-за сильной жары в Мадрид, куда прибыл 19-го в десять часов вечера и где его торжественно встретили король с королевой, Руй Гомес и иностранные послы, проводившие дона Карлоса в его апартаменты во дворце.
Ещё до болезни дона Карлоса во Франции началась гражданская война. Первым удар в спину Екатерине Медичи нанёс король Наварры, который вернулся в лоно католицизма и примкнул к её врагам, распускавшим слухи о том, что королева-мать хочет сменить веру. Как оказалось, Бурбон поддался на посулы Филиппа II, который обещал выхлопотать у папы разрешение на расторжение его брака с женой-еретичкой, добиться отлучения Жанны д’Альбре от церкви и лишить её всех владений, передав их Антуану. Кроме того, тот должен был получить испанскую Наварру и руку Марии Стюарт. Но это ещё было не всё. 1 марта 1562 года герцог де Гиз отправился в свои семейные владения в Шампани и по пути, проезжая через местечко Васси, услышал песнопения гугенотов в сарае близ городской стены. Между гугенотами и людьми Гиза завязалась жестокая схватка, в результате которой семьдесят четыре протестанта погибли и более сотни были тяжело ранены. Весть о резне в Васси разнеслись по всему королевству и в Париже герцога встретили как триумфатора. В ответ принц Конде покинул город и, объединившись с Колиньи, захватил Орлеан, а затем – Руан, водрузив над ними гугенотский штандарт. Екатерина призвала к себе на помощь Конде, однако Гиз, объединив свои силы с Монморанси и Сент-Андре, захватил в Фонтенбло юного короля и его мать и насильно привёз их в Париж. Там триумвиры заставили Екатерину Медичи отменить свои указы в пользу гугенотов и назначить в регентский союз лиц, одобренных Гизами, королём Наварры и их покровителем королём Испании. Однако Антуан де Бурбон был слаб и вероломен, а любимая дочь Екатерины была также любимой супругой Филиппа II. Поэтому Гизы действовали теперь осторожнее: они освободили из-под домашнего ареста Карла IХ и внешне выказали покорность регентше, умоляя её снова принять власть. Прекрасно понимая, что Гизы пошли на уступки только для того, чтобы укрепить своё положение, Екатерина, тем не менее, велела принцу сложить оружие и смириться с существующим положением, как это сделала она сама. Однако Конде заключил договор с Елизаветой Тюдор и война вспыхнула с новой силой.
Событием, которое больше всего разозлило Филиппа II, было бесчинство, совершённое в Ангулеме войсками гугенотов, которые осквернили гробницы графов Ангулемских и сожгли их останки. Среди других гробниц, разграбленных таким образом, была гробница отца короля Франциска I и, следовательно, прадеда Елизаветы де Валуа. Сама юная королева глубоко осознала унижение, нанесённое её дому, и написала об этом своей матери в самых решительных и твёрдых выражениях. Её вера в религиозное рвение Екатерины была сильно поколеблена из-за уступок последней лидерам гугенотов, которых Елизавета считала врагами своей семьи, и чьё продвижение, по её мнению, должно было быть остановлено силой.
Похоже, что королеа теперь всегда сообщала содержание писем своей матери Филиппу, во время же его отсутствия она пересылала их курьером и в своих ответах часто цитировала мнение мужа. В следующем послании она прямо и без обиняков сообщает своей матери впечатление, произведённое на Филиппа въездом принца Конде в Орлеан:
– Король, мой господин, думает, мадам, что единственным средством от этих беспорядков является наказание там, где это необходимо, хотя он опасается, что теперь уже слишком поздно усмирять этих злодеев. Вы прекрасно знаете, мадам, как часто я предупреждала Вас об этой опасности, предсказывая такой результат.
Несмотря на тревоги, связанные с ситуацией на родине, в Испании жизнь Елизаветы стала более размеренной и спокойной после отъезда её французских дам. Клод де Винё исполняла свои обязанности «с превосходной преданностью», как свидетельствовал посол, в то время как к графине Уренье королева постепенно прониклась искренней симпатией. Она также преуспела в испанском языке, на котором теперь говорила легко и изящно. На публике, чтобы угодить королю, Елизавета всегда говорила по-испански, даже с вельможами и иностранными послами, знавшими французский язык. К своим же соотечественникам она всегда обращалась на родном языке, чтобы показать, как дорога ей память о Франции.
– Она всегда принимала нас, – свидетельствовал Брантом, французский писатель ХVI века, – от самых знатных до самых бедных, с самой безмятежной и благосклонной грацией, и никто никогда не покидал её, не чувствуя себя очень польщённым и удовлетворённым.
29 сентября король и королева отправились осматривать место строительства Эскориала. Вероятно, Елизавета тогда скептически отнеслась к заверениям Филиппа и его архитекторов, что на этом бесплодном месте возникнет прекрасный, величественный дворец. Тогда только начали копать котлован под фундамент огромного здания, и первый камень великолепной часовни Святого Лоренцо был заложен Филиппом II осенью следующего, 1563 года.
После пребывания в Сеговии двор отправился на зиму в Аранхуэс. Этот дворец всегда был любимым жилищем Елизаветы, и его разнообразные удовольствия заставили её забыть о Фонтенбло, хотя раньше она думала, что ему нет равных в Испании. Вскоре после прибытия туда король и королева Испании получили известие от Екатерины Медичи.
– Королева-мать прислала сюда дорогие подарки, – написал лондонский епископ Елизавете Тюдор, – а именно: королю Филиппу двух иноходцев с сёдлами и сбруей, настолько богатых, насколько могут позволить себе золото и серебро; королеве, своей дочери, то же самое, а принцу и принцессе (дону Карлосу и Хуане Австрийской) борзых.
Испытывая этих борзых во время охоты в Аранхуэсе, сестра короля, опытная наездница, была сброшена с лошади. Ошеломлённая падением, инфанта несколько минут пролежала на земле. Но затем встала и настояла на том, чтобы снова сесть на лошадь и продолжить охоту, предварительно строго приказав своим дамам и кавалерам ничего не говорить об этом несчастном случае королю и королеве. Слух об этом происшествии, тем не менее, дошёл до ушей Филиппа и сильно оскорбил его представления о приличиях. Король послал за Фредериком Португальским, конюшим Елизаветы, участвовавшим в охоте его сестры, и расспросил его об обстоятельствах этого несчастного случая. Затем он вызвал Хуану и потребовал назвать имена кавалеров, которые спешились, чтобы оказать ей помощь. Ибо, согласно испанским обычаям, их полагалось казнить за прикосновение к телу царственной особы. Зная об этом, инфанта осторожно ответила:
ebooksa