Так как неблагодарный человек, причина всех моих бед,
Настолько находится во власти предрассудков,
Что не заслуживает моей благодарности!
Ясно, что под «неблагодарным человеком» инфант подразумевал отца. То, что дон Карлос мог писать французские стихи, неудивительно, поскольку в течение многих лет его наставником был Матье Боссулюс, который, похоже, очень преуспел в обучении своего своенравного ученика. После своего отца дон Карлос питал лютую ненависть к своему дворецкому Рую Гомесу, которого он обвинял в том, что тот – шпион, приставленный к нему королём, и которому со многими страшными клятвами грозил в будущем кровавой местью. Постоянные подозрения, что окружающие вероломно предают его, вызывали чувство смутного ужаса и недоумения в уме дона Карлоса и раздражали его. В то же время, сознавая вину за свои поступки, инфант подозревал, что холодное безразличие Филиппа было наказанием за его глупость, и именно это опасение делало его поведение по отношению к отцу всё больше вызывающим.
Заметное предпочтение, оказываемое доном Карлосом своей мачехе, вопреки её желаниям, значительно усилило отчуждение Филиппа II от сына и его неприязнь. Тем не менее, будучи совершенно уверенным в привязанности Елизаветы, он не считал необходимым ограничивать общение королевы со своим сыном. Французский посол постоянно упоминал, когда наносил визиты к королеве:
– Принц сидел с Её Величеством, занятый серьёзным разговором.
Поведение инфанта, должно быть, вызывало большое раздражение у самой Елизаветы, особенно, если он изливал ей свои чувства в присутствии всего двора. Следует отметить, что дон Карлос никогда не приписывал мачехе других чувств по отношению к себе, кроме «любви и сострадания», и не скупился в своих собственных выражениях восхищения и любви. Филипп не выказывал ревности, зная, что его несчастный сын не был человеком, способным завоевать любовь какой-либо женщины: скорее негодование было тем чувством, которое двигало умом короля при виде злонамеренных мотивов, которые так ясно просматривались в поведении инфанта. Более того, дон Карлос сделал заявление, которое было передано во Францию, а оттуда было сообщено Филиппу II через его посла Алаву, что «если королева, его мачеха, родит сыновей, то теперь он намерен разделить Испанскую империю со своими братьями».
Беседуя однажды после возвращения Елизаветы из Байонны с маркизом де Сен-Сюльписом, король со вздохом заметил:
– Я надеюсь, что мои неоднократные увещевания смогут, наконец, удержать инфанта в будущем от таких разрушительных действий, наносящих вред его здоровью, и что страдания, вызванные расстройствами, вытекающими из таких крайностей, в которые он постоянно впадает, могут сделать его более благоразумным.
Однако надежды Филиппа были тщетны. Об отношениях между инфантом и его отцом венецианский посол высказался так:
– Отец ненавидит сына, а сын – отца.
Дон Карлос не мог простить Филиппу, что тот отстранил его от управления государством.
Когда 18 мая 1565 года турки осадили Мальту, подаренную рыцарям-иоаннитам императором Карлом V, инфант вознамерился ехать на защиту острова. Приготовив на путевые издержки 50000 дукатов, он под секретом сообщил о своём намерении Рую Гомесу де Сильва, который, в свой черёд, рассказал обо всём королю. Филипп II поручил принцу Эболи заготовить подложное письмо, будто бы полученное с Мальты и извещавшее об отражении турок; поездка дона Карлоса, таким образом, провалилась.
Тем временем в конце сентября в Эль-Боске-де-Сеговию прибыл новый французский посол Фуркево, который был радушно принят Филиппом. В то время как Елизавета отложила приём посла до своего прибытия в Мадрид.
– Король сильно страдает от болей в ногах и в боку, из-за этого, по совету своих врачей, он часто занимался охотой, поскольку это лучшее средство для укрепления тела и избавления духа от меланхолических мыслей, – писал венецианский посол Бадоэро.
Поэтому Елизавета оставила своего мужа в Эль-Боске и отправилась в столицу, где двор должен был провести зиму. Она прибыла за несколько дней до Дня всех святых в сопровождении Хуаны Австрийской. Французский посол с тревогой потребовал обещанную ему аудиенцию, но перед приближающимся праздником королева была занята приёмом придворных и ответом на поздравления, адресованные ей по случаю благополучного путешествия. В День всех святых Елизавета отправилась в церковь Богоматери Аточской, которой она преподнесла дары в знак благодарности за её благополучное возвращение. На следующий день, 2 ноября, она послала сообщить Фуркево, что примет его в три часа пополудни. Посол явился вовремя, и его проводили в личный кабинет королевы, где он застал Елизавету одну. Фуркево сообщил, что королева-мать поручила ему сделать ей некоторые наставления. После чего начал свою первую речь с замечания, что во власти Елизаветы было получать полную информацию о происходящих событиях, и, следовательно, она могла бы не допускать вреда интересам короля, её брата, который считал её достаточно хорошей сестрой и дочерью. Более того, королева-мать приказала ей ни в коем случае не забывать слова, сказанные доном Карлосом относительно раздела королевства его отца с братьями, которые у него могут быть.
Терпеливо выслушав эту речь, Елизавета затем спокойно ответила:
– Привязанность, которую я питаю к своей матери и к королю, своему брату, никогда не ослабевала и не ослабнет.
– А что касается того, что Вы говорите, мсье, о принце, – продолжала королева, – то он не может быть более послушным и доброжелательным, чем сейчас. Хотя, правда, что он презирает и высмеивает действия короля, своего отца, но он одобряет все мои действия, ни один человек не имеет на него такого влияния, какое имею я, и это без притворства или хитрости с его стороны, потому что он не умеет притворяться.
Когда же посол затронул тему королевских браков, Елизавета повторила слова мужа, что переговоры о браке дона Карлоса со старшей дочерью Максимилиана II зашли так далеко, что их нельзя было прервать, не нанеся глубокого оскорбления императору. По этой причине она придерживается мнения, что младшая эрцгерцогиня, которая несравненно красивее своей сестры, могла бы выйти замуж за её брата Карла IХ. Елизавета также считала, что для Маргариты, её сестры, нельзя было придумать лучшего брака, чем со старшим сыном императора, красивым и учтивым юношей. Что же касается Хуаны Австрийской, то «её гордость была настолько велика, что она приняла бы руку только короля».
ebooksa