– Это было моё решение не принимать больше ко двору француженок, поэтому я не желаю пользоваться услугами дам, рекомендованных королевой, моей матерью.
Не удовлетворившись этим решительным отказом, Виллеруа снова поговорил с Филиппом на эту тему, изложив преимущества, которые получит королева от превосходных знаний, которыми обладает дамы Екатерины.
Король ответил:
– О Её Величестве хорошо заботятся Монгион и её хирурги, но я сам напишу королеве Екатерине по этому поводу.
Флорентийка с крайней неохотой отказалась от своего замысла и в своей переписке постоянно приказывала своему послу использовать любую благоприятную возможность, чтобы снова затронуть эту тему.
Той весной к мадридскому двору прибыли маркиз де Борген и Морис де Монморанси, барон де Монтиньи, посланные наместницей Нидерландов, которая жаждала от своего единокровного брата смягчения жестоких мер против инакомыслящих.
Прибытие послов было очень неприятно для короля, поскольку государственный совет разделился относительно мер, которые следует предпринять для подавления недовольных в Нидерландах. Альба, Эспиноса, епископ Куэнсы и сам Филипп II выступали за принятие строгих мер, в то время как Руй Гомес и дон Хуан Манрике умоляли короля пойти на уступки, чтобы успокоить народное волнение. Предполагалось, что дон Карлос симпатизировал нидерландской знати, так как он не принимал ничего, что одобрял его отец, одновременно поддерживая всё, что отвергал король. Беспорядки в Нидерландах, направленные против власти его отца, были восторженно приняты инфантом, который был настолько несдержан, что каждое его побуждение и мысль находили выражение в его устах.
– Вид храбрых и благородных людей с оружием в руках, защищающих свою веру, несомненно, возбудил боевой энтузиазм дона Карлоса, который страстно желал военной славы, – писал современный историк.
Елизавета же, имевшая большое влияние на своего пасынка, придерживалась строго ортодоксальных взглядов и не испытывала ни малейшей симпатии к немецким или французским реформаторам. Её частым советом матери во время первых волнений во Франции было «наказывать и искоренять ересь». Она отнюдь не была кротким, подавленным и угнетённым существом, каким её принято было представлять, и если бы её жизнь продлилась, она, несомненно, стала бы важной политической фигурой. Унаследовав возвышенный характер своего прославленного предка короля Франциска I, она, несмотря на молодой возраст, имела собственные убеждения и твёрдо их отстаивала. Её воля была сильной, а положение при дворе мужа – влиятельным и почётным. Дон Карлос часто беседовал с Елизаветой о фламандских делах, и французский посол рассказывал, что во многих его беседах с королевой о политике и о союзе с Австрией принц выступал третьей стороной в дебатах. Однажды в этот период дон Карлос сопровождал мачеху во время прогулки по сельской местности, чтобы подышать свежим воздухом и размяться. Заметив, что инфант погружён в глубокую задумчивость, Елизавета поинтересовалась предметом его размышлений.
– Мадам, – ответил дон Карлос, – мои мысли блуждали за двести миль отсюда, в очень далёкой стране.
– В какой стране, монсеньор? – спросила королева.
– Я думал о моей кузине, мадам, – со вздохом ответил дон Карлос, пристально глядя при этом на мачеху.
Елизавета, похоже, никогда не поощряла эти матримониальные замыслы и намёки: она, несомненно, понимала глубину отвращения, испытываемого королём к своему сыну, чьё пренебрежение приличиями возмущало монарха, столь заботящегося о соблюдении внешней стороны жизни. Инфант, однако, всегда уходил от королевы утешенный и успокоенный, он был благодарен ей за сочувствие, в то время как все боялись его и предавали.
– Ходили слухи, будто принц с выражением сильного волнения яростно заявлял, покинув покои своей мачехи королевы Изабеллы, что король, его отец, поступил плохо и жестоко, отняв у него её, – писал гугенот де Ту.
– Он считал её нежной, милой и мудрой, – вторил ему его соотечественник Брантом, – и, по правде говоря, она была одной из самых ярких и несравненных принцесс в мире.
Примерно в середине мая 1566 года герцог Альба, Хуан Манрике и герцог де Осуна явились к Елизавете и сообщили, что у её предшественниц, испанских королев, был неизменный обычай составлять завещания на шестом месяце беременности, и стали умолять королеву, чтобы она соблюла этот обычай. Елизавета приняла их с величайшей любезностью и сразу же согласилась на это предложение. Фуркево, однако, сильно возмутился, когда услышал об этом, ибо, по его словам, это было неслыханным и постыдным предложением в ситуации королевы. Ещё во время своей болезни в 1564 году Елизавета составила завещание, в котором по желанию мужа завещала всё, чем владела, Екатерине Медичи. Этот документ, как было известно Фуркево, всё ещё существовал, и ему, несомненно, казалось ненужным заставлять королеву изменить завещание.
– Я высказал свои соображения Её Величеству, – писал настырный посол, – и снова напомнил ей о том, чем она обязана королю и Вам, мадам, предположив, что, возможно, было бы желательно, чтобы она снова по новому завещанию оставила всё тем, кого любила.
– Когда я диктовала упомянутое завещание ранее, – возразила Елизавета, – моё тело было так измучено болью, что я не знала, что завещала, но на этот раз я посоветуюсь и подумаю об этом.
Фуркево добавил, что он не осмеливался больше давить на королеву по этому вопросу, но посоветовал Екатерине написать своей дочери. Очевидно, что Елизавета не была удовлетворена своим завещанием от 1564 года и намеревалась внести некоторые изменения. Графине де Круа, хранительнице мантий, и Хуану Манрике было приказано провести инвентаризацию её драгоценностей, гардероба и мебели. Оформление же завещания было поручено духовнику Елизаветы, брату Луису де Пачеко, который составил документ в соответствии с переданными ему инструкциями и отдал его на подпись королю и королеве. Публичное подписание документа было отложено до прибытия их величеств в Эль-Боске-де-Сеговию, где должна была произойти коронация Елизаветы. Тем временем при её дворе произошли важные перемены. Графиня де Уренья подала в отставку с поста главной камеристки королевы и её место заняла герцогиня Альба. Причины отставки графини нигде не указаны. Возможно, её вынудил к этому преклонный возраст, из-за которого она неспособна была принимать участие во всех официальных церемониях, положенные тому, кто занимал этот пост, или разногласия, которые всегда существовали между ней и герцогиней Альбой. Надменную и честолюбивую супругу герцога Альбы оскорбляла необходимость уступать место во время придворных церемоний кому-либо. Правда, есть ещё одно предположение, что, поскольку отставка главной камеристки совпала с приказом королевы составить списки её имущества под контролем хранительницы мантий, возможно, король был недоволен тем, как графиня де Уренья справлялась со своими обязанностями. Назначение герцогини Альбы вызвало большое неудовольствие Екатерины Медичи, которое она высказала в письме к Фуркево:
– Мы должны постараться принять ту, которая была назначена на должность, недавно оставленную графиней де Уреньей, со всей возможной любезностью, поскольку власть имущим было угодно выдвинуть её кандидатуру. Однако хочется верить, что это назначение было произведено с полной санкции и согласия королевы, моей дочери.
ebooksa