Принцесса Эболи заняла пост первой почётной дамы, который освободила герцогиня Альба. В начале июня 1566 года король назначил лиц, которые должны были отправиться в Эль-Боске и присутствовать на коронации Елизаветы. И тут герцогиня Альба, которая стояла первой в списке дам, во всей красе показала свой властный характер. Она написала дону Хуану Манрике, чтобы узнать, какое жильё было отведено ей в Эль-Боске. Получив информацию, она заявила, что условия проживания недостойны её. Герцогиня подняла такой шум по поводу своих притязаний, что королева с негодованием попросила мужа разрешить ей обойтись без услуг новой камеристки во время её пребывания в Эль-Боске. Филипп II, из уважения к своей супруге, согласился. Однако, чтобы не оскорбить герцога Альбу, король также вычеркнул из списка принцессу Эболи. Таким образом, самыми важными особами, которые должны были сопровождать королеву, были донна Анна Фазардо, жена дворецкого, очень любимая Елизаветой, маркиза де Сенете, донна Эльвира Каррилья, Клод де Винё, дон Хуан Манрике, приор дон Антонио де Толедо и герцог и герцогиня де Нахара. Король решил, что дон Карлос тоже должен отправиться с Елизаветой в Эль-Боске в сопровождении Руя Гомеса и других членов его семьи. Присутствие его сына в Мадриде, где под почётным надзором содержались фламандские послы, вызывало у Филиппа большое беспокойство. Это решение, возможно, было политическим, но, во всяком случае, оно доказывает, что король не испытывал никаких опасений относительно характера связи, существующей между инфантом и его молодой мачехой.
14 мая Филипп II покинул Мадрид и направился в Сеговию, чтобы лично проконтролировать сделанные там приготовления к приёму двора. А 17 мая Елизавета тоже отправилась в путешествие, прибыв в Эль-Боске примерно в конце месяца. Посол Фуркево охарактеризовал состояние её здоровья как превосходное, более того, он заявил, что её лицо, хотя и похудевшее, было более прекрасным, чем когда-либо, и что энтузиазм, с которым её повсюду встречали, невозможно было превзойти. Примечательно, что аббат Сен-Бове, посетивший Испанию в этот период, писал о Елизавете следующее:
– У неё очень красивая фигура, она также выше своих дам, что производит большое впечатление в Испании, где высокие женщины – редкость, поэтому её больше уважают.
Прежде, чем Елизавета покинула Мадрид, она отправила мадам ла Кутюр, которая стала одной из её повитух, в Сен-Жермен, чтобы сообщить своей матери об удовлетворительном состоянии её здоровья и дать Екатерине полную и точную информацию о событиях при испанском дворе, которую королева-мать так настойчиво требовала.
Елизавета была принята в Эль-Боске Филиппом, герцогом де Альбой, и доном Хуаном Австрийским. Её золовка прибыла в тот же день из Аранхуэса, где она некоторое время жила с двумя эрцгерцогами, своими племянниками. Через несколько дней после прибытия двора в Сеговию Елизавета подписала своё завещание в присутствии короля и других лиц, включая французского посла. После церемонии королева подозвала Фуркево, и, показав ему печать, которую она собственноручно приложила к документу, сказала с большим самообладанием:
– Господин посол, Вы понимаете, что мне было приятно, следуя обычаю всех испанских дам, вверить свою душу Богу и распорядиться относительно моих телесных благ, пока я в силах и в добром здравии.
Елизавета, однако, никому не сообщила содержание документа, но сама передала его на хранение герцогу де Осуна, который поместил его в архив государственного совета. Король пробыл в Эль-Боске несколько дней, а затем простился с женой, пообещав вернуться до 14 июля. Поскольку при дворе ходили слухи, что герцог Анжуйский, вероятно, воспользуется гостеприимством своей сестры, чтобы посетить Испанию и лично познакомиться с Хуаной Австрийской, Филипп перед своим отъездом приказал подготовить для брата Елизаветы апартаменты в Эль-Боске, в то же время оставив за собой, поскольку места во дворце было мало, анфиладу из небольших комнат, примыкающих к покоям королевы. Визит шурина был неприятен королю, который, хотя и не отказался принять его, не проявил никакого радушия. При этом он в присутствии придворных поинтересовался у Елизаветы:
– Правда ли, что брат Вашего Величества собирается навестить Вас?
– Я не знаю точно, – ответила королева.
Тогда Филипп приказал секретарям на все вопросы по этому поводу отвечать так:
– Её Величество не располагает информацией о таком визите.
Фуркево же, уловив настроение испанского двора, также сделал вид, что не знает намерений герцога, однако в частном порядке посоветовал Екатерине не санкционировать поездку сына. Холодность короля, возможно, была результатом недовольства Хуаны Австрийской, которая стала объектом насмешек придворных, терпя, пусть и на расстоянии, ухаживания распутного герцога Анжуйского. Более того, привычки и образ жизни любимого сына Екатерины были слишком близки вкусам дона Карлоса, чтобы сделать для короля желанным длительное общение между ними. Елизавета же во время отсутствия мужа, который вернулся в Мадрид, чтобы председательствовать на советах, ежедневно созываемых для обсуждения дел в Нидерландах, сочла своё пребывание в Сеговии очень утомительным, не выдержав общества большого количества лиц, собравшихся там. Уже через день она отправила пажа в Мадрид с жалобными письмами к королю и к Фуркево. Мужу, несмотря на то, что тот никогда не забывал ежедневно писать ей, Елизавета жаловалась на своё одиночество, а послу адресовала печальный упрёк в том, что недавно из Франции прибыл курьер, не доставивший ей писем от королевы-матери. Тогда, пытаясь утешить её, Фуркево отправил ей для прочтения пакет депеш, некоторое время назад присланных ему Екатериной.
Тем временем испанские врачи и донна Анна Фазардо тщательно подбирали кормилицу для будущего ребёнка Елизаветы. В своё время было пятьдесят кандидаток, претендовавших на эту почётную должность. Каждая дама должна была иметь родословную, доказывающую, что в её жилах нет примеси еврейской или мавританской крови, представить свидетельство о своём рождении, браке и состоянии здоровья, свидетельство от епископа епархии, в которой она проживала, где говорилось, что её семья не была запятнана ересью, а она сама – грязными слухами. Из всех этих дам только три были признаны должным образом компетентными, и каждая из них немедленно получила приказ быть готовой в любой момент отправиться во дворец, когда королева решит, какую даму назначить на столь желанную должность.
Король вернулся в Эль-Боске 14 июля. Впоследствии королевская чета большую часть времени проводила вместе в уединении. С радостью переняв трудолюбивые привычки мужа, Елизавета, пока король размышлял над донесениями, сидела рядом с ним за вышиванием. Вероятно, именно из её кабинета, смягчённый видом своей красивой молодой жены и уступив её мольбам, Филипп II написал своё знаменитое послание Маргарите Пармской, датированное: «Эль-Боске де Сеговия, 31 июля 1566 года», в котором призывал смягчить строгость эдиктов, действующих в Нидерландах, отменить там трибунал Священной инквизиции, и, что важнее всего, даровал наместнице право помилования тех, кого она считала достойными королевской милости. Депеша, содержавшая эти уступки, к несчастью, была отправлена в Нидерланды не раньше, чем король раскаялся в своём милосердии. На следующий день Филипп вызвал нотариуса и в его присутствии и в присутствии нескольких своих советников заявил, что «он не давал регентше права помилования по собственной воле, и, следовательно, не считает себя связанным словом, но что он оставил за собой полную свободу впредь наказывать вождей восстания в Нидерландах».
Мадам ла Кутюр вернулась в июле месяце в Испанию и направилась прямо в Сеговию с депешами, которые ей были доверены для их католических величеств. Королева-мать отправила памятную записку Монгиону, врачу Елизаветы, куда она включила рецепты различных охлаждающих французских и итальянских напитков. Сожалея о невозможности лично посетить Испанию, чтобы быть со своей дочерью во время её родов, Екатерина также обратилась к зятю:
– Я искренне заклинаю Вас, сын мой, любовью, которую Вы питаете к королеве, Вашей жене, приказать, чтобы она ежедневно занималась физическими упражнениями на свежем воздухе; и в других отношениях следовала советам, данными её врачами и дамами.
Кроме того, Екатерина приказала французскому послу поселиться в Сеговии во время пребывания двора в Эль-Боске, и отправлять к ней курьера каждые восемь дней. Тем временем Елизавета наслаждалась прекрасными пейзажами и лесами в окрестностях города. Каждый день она совершала прогулку пешком и в носилках в сопровождении короля или его сестры. Сады Вальсена или Эль-Боске были окружены водами Эресмы, ручья, известного по всей Испании своей превосходной форелью. Однажды в начале августа Елизавета развлекалась несколько часов подряд ловлей форели, очень искренне смеясь при этом со своими дамами. Затем им принесли фрукты, которые королева и её дамы отведали на живописном берегу ручья. Однако усталость Елизаветы от этого приятного времяпрепровождения едва не привела к катастрофическим результатам. По возвращении во дворец ей стало плохо, и в обморочном состоянии королеву отнесли в её покои. Были вызваны врачи, и весь дворец переполошился. Вскоре, однако, Елизавета пришла в себя, и после этого провела спокойную ночь. Беспокойство Филиппа было так велико, что, пока королева отдыхала, он пять раз за ночь тихонько подходил к её постели, чтобы убедиться, что у неё всё хорошо и что её слуги не спят. На следующий день рыбная ловля была запрещена до тех пор, пока королева не родит. Поведение дона Карлоса в течение этого промежутка времени, по-видимому, было образцовым, ибо, хотя он тоже находился в Эль-Боске, его имя никогда не упоминалось в пренебрежительном тоне в депешах Фуркево, который, согласно приказу Екатерины Медичи, обосновался в Сеговии, чтобы сообщать королеве-матери обо всех событиях и сплетнях при испанском дворе.
Глава 20
Во вторник, 12 августа, в День Святой Клары, произошло событие, к которому так долго готовились при испанском дворе: королева родила дочь. Инфанта появилась на свет около шести часов утра при самых благоприятных обстоятельствах. Король проявил самое преданное внимание к своей супруге: он сидел рядом с ней всю ночь, предшествовавшую родам, держа Елизавету за руку, и часто угощал её напитком, приготовленным по одному из рецептов, присланных Екатериной Медичи. Вскоре после рождения дочери Филипп II взял ребёнка на руки и с любовью обнял его, а затем осторожно положил на подушку рядом с женой, «которая с большой нежностью созерцала госпожу инфанту». После чего король, повернувшись к присутствующим в покоях слугам, отчётливо произнёс (в то время как герцог Альба, принц Эболи и другие придворные находились в соседней комнате и всё слышали):
– Я более рад этой инфанте, моей дорогой дочери, чем любому сыну, который мог бы родиться у королевы, моей супруги, и у меня самого!
ebooksa